[tes3m]

     В одной из прошлых записей я цитировала отрывок из воспоминаний Алека Киркбрайда, в котором тот, ссылаясь на поведение Лоуренса в его присутствии, доказывает, что "вкусы у него [Лоуренса] были какие угодно, только не кровожадные". Доказывать это ему пришлось из-за возобновлявшихся время от времени разговоров о том, что Лоуренс то ли сам отличался склонностью к жестокости, то ли, по меньшей мере, поощрял зверства, которые совершали арабы.
      Киркбрайд издал свои воспоминания в 1955, а в 1962 вышел фильм Дэвида Лина "Лоуренс Аравийский", в котором были эпизоды, демонстрирующие вспышки истерической жестокости Лоуренса. Cценарист фильма, известный драматург Роберт Болт, написал статью "Ключи к легенде о Лоуренсе", в которой обосновывал свою (и режиссера) точку зрения, называя среди черт, свойственных Лоуренсу, любовь к выдумкам, гомосексуальные склонности и садизм. Биограф Лоуренса, Лиддел Харт написал ему письмо, в котором отрицал наличие у Лоуренса гомосексуальности и садизма, согласившись, что "в вопросе его правдивости" Болт "ближе к истине".
     Роберт Болт, помнящий о скандале, вызванном книгой Олдингтона, ответил осторожно: "Прежде чем я скажу еще что-нибудь — я надеюсь, вы не относите меня к той же категории, что и Олдингтона?" (1) В следующем письме он уверял Лиддел Харта, что считал своим долгом верить всему, что сам Лоуренс пишет о себе в "Семи столпах мудрости". Например, Лоуренс утверждает, что отдал однажды приказ "Пленных не брать", потому что он и сопровождавшие его бедуины пришли в ярость при виде трупов женщин и детей, убитых турками в деревне Тафас. В "Семи столпах мудрости" он пишет: «Я сказал: «Лучшие из вас принесут мне как можно больше турок мертвыми», - и мы обратились вслед за удаляющимся врагом, пристреливая по пути тех, кто отбился в дороге и умолял нас сжалиться. ... По моему приказу мы не брали пленных, единственный раз за всю нашу войну. ... В безумии, порожденном ужасами Тафаса, мы убивали, убивали, стреляя даже в головы упавшим и в животных, как будто их смерть и потоки крови могли утолить наши муки.
     Только один отряд арабов, не слышавший наших вестей, взял пленными последние две сотни людей из центрального отряда. ...позади них человек на земле что-то истошно закричал арабам, и они, бледные, подвели меня к нему. Это был один из нас, с раздробленным бедром. Кровь хлынула, залив вокруг него всю землю, и он остался умирать; но даже тогда его не пощадили. В духе сегодняшнего дня, его мучили и дальше – плечо и вторую ногу ему пригвоздили штыками к земле, как у насекомого на булавках.
     Он был в полном сознании. Когда мы спросили: «Хассан, кто это сделал?» - он поднял глаза на пленных, которые жались друг к другу, совершенно сломленные. Они ничего не сказали, прежде чем мы открыли огонь» (2). (Кстати, среди пленных, по словам Лоуренса, были не только турки, но и немецкие и австрийские пулеметчики.)
     Роберт Болт, сославшись на этот эпизод, заключает: "Если я должен предполагать, что он [Лоуренс] лжет, там, где его утверждения мне не подходят, я не имею права считать его правдивым, когда его описание соответствует моей теории. Тогда все произведение попало бы под вопрос, обернулось бы зыбучими песками фантазии, а это точка зрения Олдингтона, а не моя"(1). Лиддел Харт показал ответ Болта Арнольду Лоуренсу, тот ответил, что его слегка тошнит от этого письма.
     Арнольд Лоуренс, разумеется, не мог протестовать против мнения, что его брат писал в своей книге правду. Более того, он тогда еще даже не сомневался, что ТЭЛ в битве при Тафасе действительно отдал приказ не брать пленных. Но Арнольд Лоуренс иначе объяснял причины этого поступка. Он считал, что его брат тогда потерял контроль над собой, потому что разделил ярость арабов, а затем искренне страдал из-за этого. (3)Описание резни при Тафасе и правда не говорит о любви к жестокости, однако Болту, хоть он не стал бы об этом упоминать, явно были знакомы и свидетельства недоброжелателей Лоуренса, которых было много среди профессиональных военных. В другой раз я подробнее напишу о причинах такого отношения кадровых военных к Лоуренсу, сейчас остановлюсь лишь на тех обвинениях в жестокости, которые они ему предъявляли.
     Генерал Рэнкин, командовавший 4-м полком австралийской легкой кавалерии, так описал свое столкновение с Лоуренсом в Дамаске: «Если Лоуренс и не был садистом, то по крайней мере не пытался контролировать первобытную жестокость того арабского отребья, которое пошло за ним, купленное золотом Министерства иностранных дел. Именно по этой причине я однажды угрожал пристрелить Лоуренса. Вскоре после того, как 4-й полк легкой кавалерии вошел в Дамаск (арабы впоследствии утверждали, что это были их войска), мой полк вызвали, чтобы помешать учиненным арабами Лоуренса грабежу и резне. Я послал сержанта-майора Робертсона установить пулемет Гочкиса на улице Джамала Паши, где происходили некоторые из самых худших инцидентов, отдав приказ застрелить каждого араба, который откажется уняться. Лоуренс, театрально разряженный в шелковые одеяния, в расшитом золотом головном уборе арабского шерифа, заносчиво выразил недовольство тем, что мои люди стреляют по его арабам. Я пригрозил застрелить его самого, если он не предпримет никаких попыток их контролировать. Когда я думаю о том, что войска шерифа Мекки натворили в Дамаске и других городах, я порой жалею, что не застрелил» (4).
     Рэнкин решился в 1955 выступить в печати против Лоуренса, считавшегося национальным героем Великобритании, видимо, потому, что у него к неприязни, возникшей при личной встрече, добавилась и враждебность, вызванная распространившимся благодаря Лоуренсу представлением о том, что не австралийцы, а арабы первыми вступили в Дамаск. Для австралийцев это был в основном вопрос престижа, а Лоуренсу было важно обосновать права Фейсала на престол Cирии, обойдя Ибн Сауда и других претендентов.
     В воспоминаниях генерала Бэрроу есть описание встречи с Лоуренсом в Дераа (незадолго до вступления в Дамаск), по общей оценке поведения арабов и Лоуренса похожее на то, что пишет Рэнкин.
     «Турки, одни мертвые, другие умирающие, лежали по всей станции или сидели, прислонившись к домам. Те, кто был еще жив, смотрели на нас глазами, молящими о милосердии, которого им было бесполезно просить у арабов. ... Во всем этом не было ничего необычного на войне. Но одна возмутительная сцена, которая разыгрывалась как раз в тот момент, когда мы вошли, своей дикостью превосходила все известные нам случаи во время международных конфликтов за последние 120 лет. И в более ранние времена подобное, к счастью, случалось редко.
     На станции стоял длинный санитарный поезд, полный больных и раненых турок. В кабине локомотива лежали мертвый машинист и смертельно раненый кочегар. Арабские солдаты ходили по поезду, срывая одежду со стонущих больных турок, не обращая внимания на зияющие раны и переломанные конечности, и перерезая горло своим жертвам. Жестокости, которые, как говорили, турки совершили по отношению к арабскому народу, давали основания для мести. Но это было зрелище, которое не могло оставить безучастным ни одного обычного цивилизованного человека. Я попросил Лоуренса убрать арабов. Он сказал, что не может, "потому что такое у них представление о войне". Я ответил: "У нас не такое представление о войне, и если вы их не уберете, это сделаю я". Он ответил: "Если вы попытаетесь это сделать, я не отвечаю за то, что произойдет". Я ответил: "Вот и хорошо. Я беру на себя всю ответственность" и сразу же отдал приказ нашим солдатам очистить станцию. Так и было сделано, и ничего плохого не случилось. Все арабы были изгнаны из поезда, и его пикетировали наши часовые» (5).
     Я процитировала отрывок из воспоминаний Бэрроу, вышедших в 1942, но известно и его письмо, написанное после этого случая в 1918: «В поезде были раненые, с которых эти убийцы, занятые грабежом, сорвали всю до нитки одежду. Когда я вошел, они еще занимались своим омерзительным делом, сдирая одежду с раненых неописуемо жестоким образом. В течение всей войны я нигде, ни во Франции, ни в Палестине, не наблюдал зрелища таких страшных страданий и такой бесчувственной жестокости» (6).
     Бэрроу вряд ли стал бы во всеуслышание плохо отзываться о Лоуренсе, любимце прессы и публики, но он был задет тем, как тот изобразил в "Семи столпах мудрости" его самого и Индийскую кавалерию, которой он командовал: «Я поспешил туда, где генерал Бэрроу инспектировал аванпосты на машине.
... Он был резок со мной; но я не склонен был его щадить, потому что он целые сутки промешкал на водопое у скудных колодцев Ремте, хотя карта показывала ему впереди озеро и реку в Мезерибе, на дороге, по которой бежал враг. Однако ему приказали отправляться в Дераа, туда он и собирался.
     Он сказал, чтобы я ехал рядом; но его лошадям не понравился мой верблюд, и генеральский штаб жался к канаве, в то время как я спокойно ехал посреди дороги. Он сказал, что должен поставить в деревне часовых, чтобы держать население в порядке. Я мягко объяснил, что арабы поставили своего военного губернатора. У колодцев он сообщил, что его саперы должны осмотреть насосы. Я ответил, что с радостью приму их помощь. Мы разожгли топки и через час надеемся напоить его лошадей.
     Он фыркнул, что мы здесь устроились как дома; на его попечении остается только станция. Я указал, что паровоз движется к Мезерибу (где наш маленький шейх не дал туркам взорвать мост Телль эль Шехаб, который был теперь во владении арабов), и попросил, чтобы его часовым дали инструкции не вмешиваться в работу нашей железной дороги.
     У него не было приказов относительно статуса арабов. Эту службу сослужил нам Клейтон, считавший, что мы достойны того, чего сумеем добиться: и вот Бэрроу, который пришел, считая их завоеванным народом, хоть и был ошеломлен моим спокойным заверением, что он мой гость, не мог ничего поделать и должен был примириться с этим. Моя голова в эти минуты работала изо всех сил, чтобы ради нашей общей пользы предупредить те роковые первые шаги, которыми британцы, лишенные воображения, действуя из самых лучших побуждений, обычно лишали уступчивых местных жителей дисциплины, порождаемой ответственностью, и создавали ситуацию, исправление которой требовало нескольких лет волнений, попеременных реформ и бунтов.
     Я изучил Бэрроу и был к нему готов. За несколько лет до того он опубликовал свой символ веры в Страх как главное побуждение человека к действиям на войне и в мирное время. Я же теперь считал страх низким и переоцененным мотивом, это средство не могло удерживать свое действие, хоть и возбуждающее, но ядовитое, и каждая его инъекция поглощала все больше от той системы, к которой применялась. Я не собирался вступать в союз с его педантичным убеждением, что людей стоит только запугать, и они поднимутся до небес; лучше было бы нам с Бэрроу разойтись сразу же. Мой инстинкт сразу бы это спровоцировал. Поэтому я был колючим и высокомерным.
     Бэрроу сдался, попросив меня найти ему фураж и провиант. И действительно, скоро дела пошли на лад. На площади я показал ему на шелковое знамя Насира, вывешенное на балконе обугленного здания правительства, охраняемое внизу зевающими часовыми. Бэрроу вытянулся и резко отдал честь; одобрительная дрожь прошла по рядам арабских офицеров и солдат.
     Вернувшись, мы постарались держать наше самоутверждение в границах политической необходимости. Всем арабам мы внушили, что эти индийские войска – наши гости, и им следует позволять, если не помогать, делать все, что они пожелают. Эта доктрина привела нас к неожиданным последствиям. Из деревни исчезли все цыплята, а три конных ординарца утащили знамя Насира, прельстившись серебряными гвоздями и острием на изящном древке. Вот так проявилось различие между английским генералом, который салютует знамени, и индийским солдатом, который его ворует: что лишний раз поощряло расовую неприязнь арабов к индийцам» (2).
     Лоуренс, не оскорбляя Бэрроу напрямую (и даже одобрительно противопоставив его солдатам-индийцам), рисует его не очень сообразительным и полным предрассудков человеком, причем даже не упоминает о споре с ним из-за резни в санитарном поезде.
     Бэрроу пишет в воспоминаниях: "Я разговаривал с Алленби в кабинете его дома в Лондоне. Он постучал пальцем по корешку "Семи столпов мудрости" в книжном шкафу и сказал: "Лоуренс нападает на тебя в своей книге, Джордж". Я ответил в том смысле, что не обращаю на это внимания, а он сказал: "Да, это было бы бесполезно. Кроме того, мы же знаем Лоуренса. Воображает себя черт знает каким первоклассным военным и любит покрасоваться на глазах у толпы" (7). (Уэйвелл, в биографии Алленби, вышедшей в 1944, сообщает, что Алленби "всегда подозревал, что Лоуренс в значительной степени шарлатан" (8); также известны слова Алленби о том, что многие его офицеры делали то же, что и Лоуренс, а некоторые справлялись с этим лучше него (9).)
     Бэрроу пишет, что некоторые обвинения Лоуренса, например, что он, Бэрроу, якобы "пришел, считая арабов завоеванным народом", "явно слишком абсурдны, чтобы требовать опровержения", и добавляет: "Я могу лишь прийти к заключению, перефразируя известное замечание Дизраэли, что порой он [Лоуренс] бывал опьянен изобилием своего собственного воображения" (5). Он также опровергает обвинение в том, что якобы напрасно терял время, устроив водопой для лошадей. Джереми Уилсон не упоминает об этих упреках Лоуренса по адресу Бэрроу, видимо, потому, что признает их необоснованность, но пишет — возможно, чтобы оправдать Лоуренса в глазах читателя, который мог узнать об этом случае из другого источника — что Лоуренс был в то время крайне истощен, потому что последние четыре дня перед этим мало спал (о чем писал сам Лоуренс) (10).
     Доктор Мэк цитирует друга Лоуренса, Хьюберта Янга, присутствовавшего при этом разговоре: "Лоуренс повел себя по отношению к нему [Бэрроу] так, как мне говорили, он обычно вел себя со всеми британскими генералами. Это было мальчишеское нахальство, смешанное со стремлением показать, что он знает все на свете и пользуется доверием Алленби. Бэрроу нашел это крайне утомительным" (11).
     Любопытно сопоставить обвинение Бэрроу в медлительности, брошенное Лоуренсом, с описанием того, как Лоуренс перед этим изо всех сил спешил, чтобы попасть в Дераа раньше кавалеристов Бэрроу, чтобы повесить там знамя Хиджаза и тем самым утвердить первенство арабов. Киркбрайд вспоминает, что Лоуренс попросил отправиться с ним в Дераа, из которого уже ушли турки, причем "с самого начала ускорил темп". Киркбрайд пишет: "Мне не понадобилось спрашивать, зачем он это делает, так как он заметил: "Мы должны успеть туда раньше конницы!" Я слишком устал, чтобы чувствовать желание спешить куда бы то ни было, особенно если единственной причиной спешки было желание опередить наши же войска" (12). Кстати, теоретически Лоуренс подчинялся Бэрроу, но без его разрешения позднее выехал из Дераа в Дамаск — тоже очень спеша, чтобы успеть воспользоваться ситуацией для утверждения первенства арабов (австралийцы прошли через Дамаск, преследуя турок, около 6 утра, арабы вошли в 7.30, Лоуренс приехал в 9) (13).
     Киркбрайд с Лоуренсом попали в Дераа, проехав Тафас. Киркбрайд не видел, чтобы Лоуренс отдавал приказ "Пленных не брать", хотя и не может подтвердить, что этого точно не было. Однако он пишет: "Полная бессмыслица - описывать его [Лоуренса] имеющим садистские склонности или любящим убивать. (Это не всегда одно и то же.) ... Т.Э.Л. испытывал ужас перед кровопролитием, и именно поэтому он был склонен нагромождать страдания в эпизодах "Семи столпов мудрости", описывающих смерть и раны, а не потому, что любил смотреть на страдания других"(14).
     Мэк приводит мнение арабского солдата Сабхи аль-Умари, присутствовавшего тогда в Тафасе. Тот подтверждает, что зверства были, но думает, что Лоуренс услышал о них от кого-то, поскольку самого его там не было (15). Хьюберт Янг не присутствовал в Тафасе, но слышал о том, что там произошло: «Али Джаудат сказал мне, что он и Лоуренс напрасно пытались спасти группу пленных от расправы бедуинов, чья затаившаяся жестокость проснулась при виде зарезанных женщин и детей» (15).
     Ф. Дж. Пик прибыл в Тафас вскоре после Лоуренса. Он вспоминал: "Когда я прибыл в Тафас, я увидел бедуинов Т.Э.Л. полностью потерявших контроль над собой. Придя в ярость из-за мертвых мужчин, женщин и детей, лежащих в деревне и вокруг нее (что я видел сам), они метались, громко перекрикиваясь и разыскивая еще оставшихся в живых турок. Лоуренс прибежал ко мне и велел навести порядок так быстро, как только можно. Я смог этого добиться велев сотне моих солдат спешиться и идти маршем на деревню, выставив штыки. Одного вида этого дисциплинированного отряда солдат оказалось достаточно. ... Я получил приказ от Лоуренса собрать и охранять всех турок, когда они прибудут с поля битвы в Палестине. Поскольку их количество возросло, мне пришлось направить часть турецких военнопленных помогать моим солдатам-египтянам. Этого, думаю, достаточно, чтобы подтвердить, что никакого приказа "пленных не брать" не было" (16).
     Пик написал об этом в связи с показом резни в Тафасе в "Лоуренсе Аравийском". Арнольд Лоуренс, прочитав его письмо, написал: "ТЭЛ ясно дал мне понять, что велел расстрелять 200 пленных, убивших Хассана". Подумав, он добавил: "Теперь мне интересно, сделал ли он даже это" (видимо, решил, что брат мог просто пытаться произвести на него впечатление") (3). Пик считал, что Лоуренс написал о приказе ("Пленных не брать!"), которого не отдавал, и в описании резни писал "мы", потому что хотел взять на себя ответственность за убийства, совершенные арабами. Он пишет:"Когда у Лоуренса была власть контролировать арабов, он ее успешно применял. До моего прибытия он мог только пытаться убедить шейхов остановить их людей, убивающих турок, но их ярость была так велика, что они не хотели его слушать. ... Жаль, что фильм, показывающий Лоуренса Аравийского, оставляет впечатление, что он был бесчувственным человеком или даже наслаждался, глядя на такие ужасные сцены. Было бы не менее интересно и куда более правдиво, если бы показали, как он сбивался с ног, пытаясь убедить шейхов отозвать своих людей"(14).
     Доктор Мэк считает, что, несмотря на свидетельства Пика и Киркбрайда, Лоуренс, который в остальное время пытался спасти пленных, мог потерять контроль над собой после смерти Хассана, идентифицируя себя с арабами, и, хотя и не убивал сам, мог позволить убивать. Для меня этот вывод Мэка оказался совершенно неожиданным после того, что он цитировал до этого, особенно после свидетельства Пика. То, что пишет Пик об отсутствии у Лоуренса власти над бедуинами, подтверждается другими свидетельствами. Ярдли об этом пишет: "Много книг (включая и написанную Лоуренсом) создают впечатление, что Лоуренс сам стал военачальником у бедуинов. Cулейман Муса обратил внимание на то, что кем-то, кроме британских солдат и собственных телохранителей, Лоуренс командовал редко, если вообще когда-нибудь командовал. Он был советником, и очень важным, но все те основные военные операции против турок, в которых он принимал участие и которые осуществлялись войсками шерифа Мекки и бедуинами, всегда возглавлялись определенными арабскими военачальниками, отвечающими за эти операции по меньшей мере номинально. Это в особенности относится к операции в Акабе. Лоуренс претендовал на то, что непосредственно ею руководил, но он этого не делал, какое бы впечатление ни оставляли "Семь столпов", вторящие им биографии и фильм "Лоуренс Аравийский"(17).
     Сам Мэк приводит отзывы шейхов о Лоуренсе: "Лоуренс был вроде слуги нашего господина Фейсала. Он обычно учил нас всяким планам, но войну вели отважные бедуины"; "Он был не вождем, а проводником (dalil); "Он был слугой ашрафа (шерифов)" (18). Лоуренс мог повлиять на многое, но не отдавая приказы, а убеждая Фейсала, Алленби и других (это хорошо выразил Ярдли, написав, что для достижения какой-то цели, "Лоуренс должен был сделать все, что может (что на деле означало — он должен был уговорить Фейсала) (19)". Генералы Рэнкин и Бэрроу подумали, что Лоуренс жесток, поскольку не сомневались, что он мог бы унять арабов, если бы захотел. То, что он этого не может, им и в голову не приходило. Видя офицера-англичанина рядом с "туземцами" они, видимо, автоматически заключали, что он ими командует — а что еще он может среди них делать, не роняя достоинства белого человека? Тем более, что с ними, с высокопоставленными британскими военными, Лоуренс держался самоуверенно и высокомерно. И он, очевидно, не желал при них показывать, что арабы могут его не послушаться. Поклонникам Лоуренса тоже гораздо легче было допустить мысль о том, что он велел перебить пленных, чем о том, что он хотел их спасти, но не смог, потому что шейхи его не послушались. Есть и еще одно важное обстоятельство: те, кто, как Мэк, верит в то, что Лоуренс за 10 месяцев до Тафаса был изнасилован турками в Дераа, считают резню в Тафасе проявлением душевной травмы, вызванной этим событием. Мэк так об этом и пишет (20).
     Джереми Уилсон почти никогда не подвергает сомнению слова Лоуренса, поэтому, когда доходит до рассказа о Тафасе, просто повторяет рассказанное в "Семи столпах мудрости". (Он вообще цитирует "Семь столпов" как совершенно достоверный источник информации, хотя есть одно исключение: эпизод с изнасилованием и поркой в Дераа Уилсон описывает не по книге, а по письму Лоуренса Стирлингу, то есть турецкий генерал у него знает, кто такой Лоуренс.) О письме Пика, противоречащем описанию в "Семи столпах", Уилсон не упоминает. А о санитарном поезде Уилсон рассказывает, опираясь на слова Бэрроу, но не цитируя нелестный отзыв последнего о Лоуренсе. Но в "Семи столпах мудрости" ничего не говорилось ни о каком санитарном поезде. Почему же Уилсон отступает от своего главного принципа и просто не повторяет рассказ Лоуренса, как в случае с Тафасом? Видимо, Уилсон не смог проигнорировать слова Бэрроу, потому что их цитировал Олдингтон и они стали широко известны.
     Олдингтон в письме к другу пишет, что Бэрроу, остановив насилие, якобы вызвал большой гнев и недовольство Лоуренса, который "садистски наслаждался ужасами" (21). Тут Олдингтон, по-моему, несправедлив (хотя Лоуренса тянуло к ужасному, но нет свидетельств, что он наслаждался чьими-то страданиями, кроме своих собственных). А ведь в другом случае — когда Лоуренс рассказывает, что застрелил Хамеда, — даже Олдингтон пишет: "Я надеюсь и считаю, что он выдумал эту жестокую расправу" (22).
     Этот эпизод вызвал сомнения и у Ярдли (23). Эпизод с Хамедом, как о том написано в "Семи столпах", произошел во время пути к лагерю Абдуллы (брата Фейсала). Лоуренс был болен дизентерией, чувствовал себя очень плохо. Во время привала поссорились два сопровождавших его араба из разных племен, и один из них убил другого. Чтобы предотвратить дальнейшие распри между племенами, Лоуренс вызвался сам застрелить убийцу. Лоуренс пишет: "Я встал на входе и дал ему некоторое время отсрочки, которое он провел, плача на земле. Потом я заставил его подняться и выстрелил ему сквозь грудь. Он с криком упал на траву, кровь била струей через его одежду, и он извивался, пока не подкатился туда, где был я. Я выстрелил снова, но трясся так, что только сломал ему запястье. Он продолжал звать, но тише, теперь лежа на спине ногами ко мне, и я наклонился и застрелил его в последний раз в шею под челюстью. Его тело некоторое время сотрясалось, и я позвал аджейлей, которые похоронили его там, где он был, в лощине". Ярдли считает, что такой опытный стрелок, как Лоуренс (он упражнялся в стрельбе с юности) не стал бы, если бы хотел убить без лишних мучений, делать первый выстрел в грудь, что глупо и жестоко, а стрелял бы в голову или в шею под челюсть. Но Ярдли не делает из этого вывода, что Лоуренс нарочно хотел заставить Хамеда помучиться. Он просто не верит в то, что весь этот случай действительно произошел, тем более что существует подробный отчет о поездке, во время которой все это предположительно случилось, и в нем не упоминается ни о каких конфликтах. Хотя понятно, что мрачный эпизод могли и не записать, сделать вид, что ничего не произошло, но почти все случаи, о которых известно только со слов Лоуренса, многим исследователям кажутся подозрительными.

Источники и некоторые цитаты по-английски

1) Richard Aldington and Lawrence of Arabia: a cautionary tale by Fred D. Crawford, SIU Press, 1998, p.154
2) "Семь столпов мудрости" в переводе FleetinG_
3) A prince of our disorder: the life of T. E. Lawrence by John E. Mack, Harvard University Press, 1998, p. 238
4) If Lawrence was not a sadist, at least he made no attempt to control the primitive savagery of the Arab rabble at his heels, bought by Foreign Office gold. On one occasion I threatened to shoot Lawrence for this very reason. Shortly after the entry into Damascus by the 4th Light Horse Regiment (the Arabs afterwards claimed it as theirs) my regiment was called out to prevent the looting and slaughter in which Lawrence's Arabs were indulging. I had my Sgt-Major Robertson set up a Hotchkiss machine-gun covering Jemal Pasha Avenue, where some of the worst incidents were happening, with orders to shoot any Arabs who refused to desist. Lawrence, theatrically garbed in the silken garments and gold-threaded headdress of an Arab Shareef, haughtily complained that my troops shooting his Arabs. I threatened to shoot him if he didn't attempt to control them. When I think of what the Shareefians did in Damascus and other towns I am sometimes sorry I did not shoot.(London magazine, Vol 2, Chatto & Windus, 1955, р. 78)
5) The fire of life by Sir George de Symons Barrow, Hutchinson & Co. Ltd., 1942, р. 211 (Отрывок цитируется в издании Allenby's military medicine: life and death in World War I Palestine by Eran Dolev, I.B.Tauris, 2007, р. 195 )
6)
British Pan-Arab policy, 1915-1922: a critical appraisal by Isaiah Friedman, 2010, р. 83
7) I was talking with Allenby in his study in his London house. He tapped The Seven Pillars of Wisdom in his bookshelf and said : ' Lawrence goes for you in his book, George. ' I replied to the effect that I was not taking any notice of it, and he said, 'No, that would be a mug's game. Besides, we know Lawrence. He thinks himself a hell of a soldier, and loves posturing in the limelight'. (The fire of life by Sir George de Symons Barrow, Hutchinson & Co. Ltd., 1942, р. 215)
8) Allenby never quite solved it, but always suspected a strong streak of the charlatan in Lawrence (Allenby, a study in greatness: the biography of Field-Marshal Viscount Allenby of Megiddo and Felixstowe, G.C.B., G.C.M.G. by Archibald Percival Wavell Wavell, 1944, р. 193)
9) I had several officers who would have done as well and some who would have done better (The Golden Warrior: The Life and Legend of Lawrence of Arabia by Lawrence James, 2008, p. 442); I had a dozen chaps who have done the job better (Ibid, p.224).
10) Lawrence of Arabia: The Authorized Biography of T.E. Lawrence by Jeremy Wilson, 1990, p. 559
11) A prince of our disorder: the life of T. E. Lawrence by John E. Mack - Harvard University Press, 1998, р. 165
12) 'Lawrence forced the pace from the start and he made it unnecessary for me to ask why he was doing so by remarking, "We must get there before the cavalry!" I was too tired to feel like hurrying anywhere, especially when the only reason for our haste was to forestall our own side (Цитируется в Touch of Genius by Malcolm Brown, Julia Cave, 1988, р. 130)
13) T.E. Lawrence: biography of a broken hero by Harold Orlans, 2002, p. 38
14) A prince of our disorder: the life of T. E. Lawrence by John E. Mack - Harvard University Press, 1998, р. 239
15) A prince of our disorder: the life of T. E. Lawrence by John E. Mack - Harvard University Press, 1998, р. 237
16) A prince of our disorder: the life of T. E. Lawrence by John E. Mack - Harvard University Press, 1998, р. 237-238
17)T.E. Lawrence: a biography‎ by Michael Yardley - 2000, p. 101
18) A prince of our disorder: the life of T. E. Lawrence by John E. Mack - Harvard University Press, 1998, р.180
19) Lawrence was to do his best (which meant, in practice, that he was to persuade Feisal) (T.E. Lawrence: a biography‎ by Michael Yardley - 2000, p. 95)
20) A prince of our disorder: the life of T. E. Lawrence by John E. Mack - Harvard University Press, 1998, р.
21) Richard Aldington: An Autobiography in Letters by Norman T. Gates, Penn State Press, 2008, 317
22) Richard Aldington and Lawrence of Arabia: a cautionary tale by Fred D. Crawford, SIU Press, 1998, p. 10
23) )T.E. Lawrence: a biography‎ by Michael Yardley - 2000, pp. 95-96

@темы: кино, Лин, Дераа, политика, Аравия, отзывы о ТЭЛ, черты характера ТЭЛ, Алленби

Comments

[FleetinG_]

Прошу прощения как за внезапные исчезновения, так и за внезапные появления. Чаще всего это зависит не от моих желаний. Это не развязывание и не возобновление "ненужных споров", а попытка объяснить, почему, после размышлений, я все-таки останусь при своих. По ходу дела у меня обнаружился личный интерес - Мальро почти полностью приводит и эту статью в Observer, и доклад по Месопотамии, а значит, мне тоже все это предстоит Ну и все-таки, другие пользователи Сети тоже могут сюда заглядывать, мне хочется, чтобы их мнение было основано на двух сторонах...
Меня на первых порах смущало слово patchy (у Мальро по-французски defectueux), но, по-моему, в цитате все же говорится не о том, как мне сначала казалось, что бомбежки домов могут задеть женщин и детей. Как раз наоборот, он еще и усиливает:
These risings take a regular course. There is a preliminary Arab success, then British reinforcements go out as a punitive force. They fight their way (our losses are slight, the Arab losses heavy) to their objective, which is meanwhile bombarded by artillery, aeroplanes, or gunboats. Finally, perhaps, a village is burnt and the district pacified. It is odd that we do not use poison gas on these occasions. Bombing the houses is a patchy way of getting the women and children, and our infantry always incur losses in shooting down the Arab men. By gas attacks the whole population of offending districts could be wiped out neatly; and as a method of government it would be no more immoral than the present system.
Эти восстания приняли регулярный характер. На первых порах арабы добивались успеха; далее британские подкрепления вышли в карательную экспедицию. Они пробивались с боем (наши потери легкие, потери арабов – тяжелые) к своей цели, которую в то же время обстреливает артиллерия, самолеты, канонерки. Наконец, возможно, деревня будет сожжена, а район усмирен. Удивительно, что мы не используем в этом случае отравляющие газы. Бомбить дома – это ненадежный способ добраться до женщин и детей, а наша пехота всегда несет потери, стреляя в арабских мужчин. Газовыми атаками все население мятежных районов может быть аккуратно уничтожено; и как метод правления это будет не более аморально, чем существующая система.
Для меня все это звучит так: 1) если лучший способ усмирить деревню - это ее уничтожить, то почему ее уничтожают так, чтобы нести потери с нашей стороны? 2) то, что происходит в Месопотамии - так же аморально, как газовые атаки.
Причем это он не в частном письме пишет (если бы хотел протолкнуть эту идею, так бы и написал Черчиллю и Тренчарду) - хотя и в частном письме, если это явный цинизм, его могут не понять. А это он пишет в довольно либеральной воскресной газете «Observer», обращаясь к простым английским читателям, у многих из которых еще легкие не зажили от того самого газа, которым травили их клятые боши (англичане стали использовать газ уже потом, под лозунгом "а вот немцы первые начали" - хотя под конец войны вроде бы даже масштабнее), и которые к женщинам и детям все-таки относятся не «по-восточному».
Но главное-то в том, что Лоуренс пишет эту (и весь остальной "шквал статей" в прессе) вовсе не затем, чтобы посоветовать английским войскам, как лучше усмирить Месопотамию. Его цель - чтобы англичане вообще убрались из Месопотамии (и желательно, французы из Сирии), чтобы на Ближнем Востоке вместо мятежной колонии появился «первый коричневый доминион», а Британия вместо правителя стала бы для нее советником, потому что это более почетно, современно и эффективно («новый колониализм»).
Первый шаг в этом направлении – как раз забрать территории на Среднем Востоке из-под контроля Министерства по делам Индии (потому что оно и будет с ними обращаться, как со своей Индией) и передать их в новый департамент, возглавляемый Черчиллем, которого Лоуренс уже успел сагитировать. Да, еще надо было бы посадить Хашимитов на какой-нибудь трон.
“The blood thirstiness of old men – who did not fight – towards our late enemies is sometimes curiously relieved against the tolerance of those who have fought and wish to avoid making others fight again tomorrow. (…) They fail to see that Asiatics have fought in the war, not for us, but for their own interests: to give themselves a better standing with us. They do not understand that Russia is also an Asiatic country, and that its revolution is an object-lesson to Asia of a successful rebellion of the half-educated and the poor. They have a belief, pathetic if not so dangerous that, “a few troops” are a medicine for political disease”.
Характерен ли для Лоуренса сарказм подобного рода в серьезном деле? По моему мнению, более чем - как для стиля Лоуренса в принципе, так и в особенности для упомянутого "шквала статей". Он, кажется, только и делает, что старается задеть читателей за живое, и для этого то апеллирует к их кошельку (доколе налогоплательщики будут тратить кровные денежки на ЭТО?), то старается шокировать. Например, в другой статье он пишет:
“Some day by a small increase, we will be able to hold part of Kurdistan and bore there for oil. Meanwhile it is a good training for the troops”.
И о Фейсале: “He is the moderate in Syria, the constructive stateman who prevents the Arab hot-heads from attacking the French, the Jews, and the British, and his self-control has delayed our setting Syria by a military expedition. However, the Foreign Office have now hit on a new plan, and are tempting him to come to Europe on a business-holiday, for the sum of money running far into six figures. It is not a bribe, but “arrears of subsidy”, and when he leaves Syria there will be, with luck. another little war, and our expenditure will have justified itself: though I personally, since I know and like Feisal, will regret the part of the money I contribute in taxation towards his downfall”. (Sunday Times, May 30, 1920)
Я вовсе не выступаю адвокатом Лоуренса и не стараюсь его идеализировать. Еще Хогарт признавал, что
he can be ruthless, caring little what eggs he breaks to make his omelettes and ignoring responsibility for the shells or for the disgestion of the mess. Но все-таки я не могу признать, что Лоуренс одновременно: 1) считал счастьем свержение Фейсала с трона (того, на которого он делал основную ставку), 2) имел претензии на Курдистан, полагая подавление восстания в Месопотамии "разминкой для войск", 3) сожалел, что британское правительство не может убивать в Ираке по десять тысяч человек ежегодно и 4) предлагал использовать для подавления восстания отравляющие газы. Я не ручаюсь за Лоуренса, только за свое восприятие - как видно, восприятие может быть разным Но в той статье ВВС, ссылку на которую
приводит  rickt, цитата уж слишком явно "оголенная". Вот, к примеру, другая статья - в которой это высказывание отнесено к "черному юмору" - одновременно проведена параллель с фразой в "Семи столпах" о том, что партизанские войска - это что-то вроде газа.
www.newstatesman.com/books/2008/05/arab-lawrenc...
А Ханна Арендт, насколько мне видно из ссылки, приводит слова Лоуренса как иллюстрацию английских жестокостей в Месопотамии - которые, опять же, не моральнее применения газа.
Хотя вот, в поддержку позиции  rickt, примечание французского издательства к Мальро:
Иронизирует ли Лоуренс, или он в курсе меморандума от 19 февраля 1920 года? Генеральный штаб предложил эвакуацию из Месопотамии, и Черчилль потребовал от Тренчарда, чтобы он взял это в свои руки. Он планировал применение удушающих бомб, которые не вели бы к смерти, но вели бы к выбытию из строя, «чтобы использовать в предварительных операциях против неспокойных племен» (Найтли и Симпсон, «Тайные жизни Лоуренса Аравийского», стр.212; вся цитата ссылается лишь на один источник: «документы и личные бумаги генерала сэра Хью Тренчарда»).
Однако о роли Лоуренса в этом меморандуме, как я понимаю, неизвестно.

[FleetinG_]

Что касается письма к Лидделл-Гарту, цель его, я полагаю, одна: ответить, максимально честно, потому что для дела, на вопрос «Как арабы воспринимают бомбардировки?» В «Семи столпах», при описании турецких бомбежек с самолетов, процесс это даже в чем-то мирный, потому что все успевают спрятаться в скалы. (Бомбардировки с часовым предупреждением – это вообще... не знаю, как назвать, потому что слово «смехотворно» все же не подходит к предмету). И в принципе мне даже понятно, как цитата из «Семи столпов» про "горький способ ведения войны" и этот пассаж могут укладываться в одно мировоззрение. Одно дело – соблюдать некие правила войны по отношению к противнику, совсем другое – выбирать, кто первый подвергнется опасности, ты или твое семейство. Если на Западе ответ однозначен - спасать женщин и детей, то для Востока (будь то реальный Восток или то, чем его представляли Лоуренс и Лидделл-Гарт) действительно достаточно распространенное положение, что мужчины более ценны. В духе Книги Иова: жену можно новую найти и детей новых нарожать, плюс более спокойное отношение к смерти как таковой. Лоуренс при этом еще считает должным уточнить, что это все - too oriental и нам, западным людям, не понять.
Что касается использования авиации как средства войны... Мне, как человеку абсолютно невоенному, миротворческие силы пехоты кажутся еще более странными. На данном этапе «миротворчество» авиации мне видится чем-то вроде ядерного оружия: сила его не в том, что его применяют, а в том, что _могут_ применить, и это сдерживает возможность беспорядков заблаговременно. «Destroying those few poor villages hurt no one»... возможно, это только "для пацифистов", но, возможно, и отражает реальность (или то, как ее воспринимает Лоуренс). Безусловно, "расцвет" в этом деле еще впереди, да и фанерные "этажерки", сбиваемые из ружья, еще далеки от самолетов, которые только ракетой достанешь. Хотя с недавних пор мне стало интересно, что произошло бы с Лоуренсом, если бы его дальнейшая служба в ВВС предполагала не аэрофотосъемку, не работу на складе и не разработку спасательных катеров, а непосредственные боевые вылеты с бомбежками...
А в сущности политики одним миром мазаны.
А военные - и того хуже, потому что в их компетенцию не входит обсуждение правомерности действий политиков, а входит только максимальное уничтожение сил противника и минимальное уничтожение собственных сил. Лоуренс, вымазавшись сравнительно недолго, дошел вот до какого состояния:
J.M.Keynes who observed him closely at the Peace Conference gives the following estimate:
The first part of 1919 was the only time when I was really acquainted with T.E.L. I agree with you strongly that it was subsequent events which twisted him. I have always thought that the view which attributed his state of mind to the privations and experiences of the war years, was wrong. When I knew him in the spring of 1919, I should have said that he was a man fully of control of his nerves and quite as normal as most of us in his reactions to the world. He had, of course, his aloofness and his mingled like and dislike of publicity, but, reckoned nervously, he was a fit man. (Между прочим, это тот Кейнс, который монетарист? Вот же тесен мир...)
И не имел сил ни на что, кроме уйти из черчиллевского министерства рядовым в ВВС (мог бы и в тюрьму, только для этого надо было что-нибудь натворить уголовное, а у него, как сказано выше, сил не было...)
Генерал Чарлтон, служивший в RAF, человек, которым я восхищаюсь, хотя про него не снимали фильмов,
А жаль Такой сюжет! И этот протест, оставшийся незамеченным... В этом плане Лоуренсу повезло больше: о том, как он ордена королю обратно отдал, хотя бы заговорили.

[tes3m]

rickt FleetinG_ Сейчас не совсем по теме дискуссии -увы, очень занята другим, потом разберусь.)

это тот Кейнс, который монетарист? Вот же тесен мир...

Он самый. Один из группы Блумсбери. Я о нем иногда упоминала в своем дневнике, потому что он был гомосексуален (бисексуален? женился потом). Почему это важно для меня? Он тут мне интересен как один из многих джентльменов того времени. Меня давно поразило, как часто они, когда прочитаешь о них побольше, оказываются относящимися к "сексуальному меньшинству" (так что это выражение звучит почти насмешкой). Я упоминала об этом, когда писала про Тесиджера-путешественника и Тесиджера-актера, но промолчала, что по ходу дела нашла - невольно! просто сталкивались с Тесиджером - еще трех путешественников с бисексуальными склонностями - Джорджа Мэллори, Брюса Чатвина и еще одного (забыла). Я и не ищу, а они находятся. И их слишком много, чтобы сказать: это неважно. Меня интересует история отношения к гомосексуальности в Англии.
И недавно опять такое же, но еще удивительнее.

Генерал Чарлтон

Я прочитала, конечно, в Википедии о нем после комментария, но там ничего не было такого, чтобы увлечь мои мысли в сторону. Но после этого в книге Венди Моффат о Форстере я прочла о друзьях Акерли, об этом круге почти открытых геев - и, может, и не вспомнила бы по фамилии, но она пишет - генерал Чарлтон, Лео Чарлтон, живший с бывшим летчикам из РАФ - Томом Уичелло, а потом тоже касается истории его отставки. Так что мир и правда очень тесен. (И тут же, как это бывает, я натыкаюсь на его имя опять - еще в одной книге. В общем, там пишут то же самое.)

[FleetinG_]

Knitting Circle, да и только