laughter lines run deeper than skin (с)
Раз уж здесь стала возрастать доля фанфикшена, положу сюда свой давний перевод текста, найденного когда-то году в 2004 при поиске исторических материалов... Даже немного жаль, что он мне попался не сейчас и уже засветился в Сети 
(зато теперь заодно и подредактирован)
Автор: Derry (derryderrydown)
Название: Сплачивая души и умы
Категория: слэш
Пейринг: Лоуренс, шериф Али ибн эль Хариш
Рейтинг: наверное, все-таки R
Комментарии автора: Хоть я во многом полагался на «Семь столпов мудрости» и различные биографии Лоуренса для закадровой информации, эта вещь основана на фильме «Лоуренс Аравийский», а не на исторических фактах. Когда фильм и история противоречат друг другу, я следую фильму. В остальном я пытался держаться истории, хотя здесь много, много неточностей, за которые меня следовало бы расстрелять. Железная дорога под Мудовварой была взорвана потому, что это место было удобным для испытания новой взрывчатки, а не из-за какой-то крупной тактической диверсии. Никогда, насколько я знаю, со стороны турок не возникало угрозы, что они отвоюют Акабу обратно. Однако существовал тот старичок из Рамма, который сказал то, что сказал старичок из Рамма.
Оригинал
текст
«Публичные женщины в редких селениях, встречавшихся нам за месяцы скитаний, были каплей в море для множества наших людей, даже если бы их размалеванная плоть могла вызывать желание у здорового мужчины. В ужасе перед такой грязной сделкой наши молодые люди начали равнодушно удовлетворять скромные нужды друг друга своими чистыми телами – холодный расчет, казавшийся сравнительно асексуальным и даже чистым. Позже некоторые начали оправдывать этот бесплодный процесс и уверяли, что друзья, которые содрогались вместе на податливом песке, переплетаясь разгоряченными телами в наивысшем объятии, находили в темноте чувственное содействие духовной страсти, что сплачивала их души и умы в одном пламенном порыве».
Т.Э. Лоуренс, «Семь столпов мудрости»
После атаки начиналось то, что нравилось Лоуренсу меньше всего. Он думал, что уже научился трезво судить об арабах, и считался с их потребностью разграблять поезда и трупы. Он знал, что их привычка снимать одежду с убитых проистекала из таинственного поверья, бытовавшего почти среди всех племен, о том, что это не даст мертвецам отомстить за себя.
Так почему же ему было настолько не по себе при виде своих недостойных дикарей, когда они копошились, как саранча, над останками поезда? И почему он невольно отвернулся, увидев, как Али осматривает пистолет, извлеченный из кармана одного из убитых?
Потому, сказал он себе, что надо собирать подробности для рапорта, который потребует с него Алленби, а не стоять, глазея по сторонам. В конце концов, проще написать подробное донесение и отправить с одним из своих людей, чем самому добираться через пустыню в Каир, к сомнительным благам цивилизации. Или, может быть, он просто не способен покинуть суровое святилище пустыни?
Он вздохнул и направился к разбитому поезду, небрежно переступив через распластанное, окровавленное тело турецкого солдата, который сражался слишком упорно.
Боеприпасы. Хорошая находка, если бы турецкие пули не были большей опасностью для тех, кто целится, чем для тех, в кого стреляют. Лоуренс отметил про себя: проследить, чтобы именно этот вагон потом был разрушен. В следующем вагоне было зерно, и в другом, и в третьем. Этот груз сослужит хорошую службу его людям и верблюдам, облегчив обратный путь до Акабы.
Закончив проверять вагоны, Лоуренс приблизился к голове поезда и двум изувеченным паровозам. Один, с вывернутыми осями и раздробленным бойлером, ремонту не подлежал, но другой еще можно было залатать – а значит, на этот паровоз пойдет один из пакетов пироксилина, который он привез с собой.
– Люди жалуются, что надо было подождать пассажирского поезда, добычи было бы больше.
Голос Али был тихим, как будто он вскользь предупреждал Лоуренса, что всеобщее восхищение, вошедшее уже в обычай, сегодня ожидает его едва ли.
Лоуренс обернулся к другу.
– По-моему, добычи ты нашел достаточно.
Они были скрыты от посторонних глаз за массивными паровозами, и Лоуренс положил руку на пистолет, заткнутый за пояс Али.
– Мне казалось, что ты не доверяешь турецкому оружию.
Али посмотрел на него пристальным, напряженным взглядом.
– Это английский.
– Английский?
Не ожидая позволения, Лоуренс вытащил пистолет из-за пояса Али. Пистолет был не новейшей марки, но и не особенной древностью. Семидесятые годы, оценил он, и дуло действительно было отмечено клеймом лондонской фирмы, хотя трудно было прочесть ее название под искусной гравировкой.
– Дуэльный пистолет. Игрушка. Где-то должна быть к нему пара.
– Теперь ты одобряешь?
Сквозь этот сарказм просачивался гнев, и Лоуренс резко поднял глаза.
– Не мое дело одобрять или не одобрять, шериф. – Взгляд Али дрогнул от этого подчеркнуто формального обращения. – Но я предлагаю взять столько зерна, сколько нам нужно, взорвать паровозы и уходить.
– Пленных оставить здесь?
Лоуренс сунул пистолет обратно за пояс Али, и его ладонь осталась на рукояти, когда он тихо ответил:
– С запасом воды. Как тебе известно.
– Глупо.
Они стояли так близко, что Лоуренс мог почувствовать на щеке напор дыхания Али, хотя не помнил, чтобы он придвинулся ближе. Рука Лоуренса все еще лежала на его поясе, и он чувствовал жар, исходящий через одежду от его тела.
– О да, – согласился Лоуренс, поднимая глаза и пересекаясь взглядом с Али. – Действительно глупо.
Они стояли на месте, единственная неподвижная точка среди вечно колеблющейся пустыни.
– Для глупостей есть свое место, – наконец прошептал Али.
– И время.
– И здесь не время и не место.
– Да, – согласился Лоуренс, но все же его рука осталась там, где лежала, и он не мог отстраниться от этого огня, которым дышало чужое тело.
Первым отступил назад Али. Лоуренс вытер ладонь, липкую от пота, о ткань одежды на бедре.
– Мы должны взорвать паровозы, – отстраненным тоном сказал Лоуренс. – И вагон с боеприпасами тоже должен быть разрушен. Пироксилин у меня наготове.
– Сегодня ночью, – понизив голос, прошептал Али, уходя, и позволил себе неуловимым движением коснуться руки Лоуренса. Уже громче он добавил: – Я прослежу за тем, чтобы верблюды были навьючены. Разрушай все, что сможешь.
Люди уже закончили растаскивать поезд на части в поисках чего-нибудь годного и теперь недовольно кружили около паровозов. Один или двое были в турецких куртках, заляпанных кровью, а некоторые прибрали к рукам пистолеты и наудачу целились в пленных, которых было не больше дюжины.
Лоуренсу легко было разглядеть свою Газалу – она возвышалась на добрый фут над остальными верблюдами и была достаточно послушной, чтобы прийти на зов, доставив Лоуренсу его пакеты. Он швырнул пленным флягу, которая этим утром была наполнена водой.
– С этим вы продержитесь, пока турецкий патруль вас не найдет. Расходуйте воду бережно.
Он повторил свои слова на немецком, пока не убедился, что его поняли, затем бросил пакет пироксилина с длинным запалом Маджуду из племени харитов, который лучше остальных разбирался во взрывчатых веществах.
– Заложи заряд, чтобы взорвать вагон с боеприпасами. Не поджигай, пока мы не будем готовы уйти.
Маджуд, усмехнувшись, кивнул и отступил назад, а Лоуренс сунул другой пакет под мышку. Ему не хотелось подходить слишком близко к переднему паровозу, на который пришелся главный удар от взрыва, и сейчас он, создавая опасность, плевался паром. Судя по всему, взрыва второго паровоза хватит, чтобы разрушить его наверняка.
Заложить взрывчатку было делом нескольких минут, и Лоуренс взглянул в сторону людей – убедиться, что они готовы выступить. Али поднял руку, Лоуренс зажег запал и пошел (но не побежал) к Газале. Маджуд поджег свой запал и быстро взобрался на своего верблюда.
– Готово?
Верблюд Али беспокойно вертелся на месте, и Лоуренс усмехнулся. Он взлетел на Газалу, даже не потрудившись поставить ее на колени.
– Запал на двадцать минут. Некуда спешить.
Али коротко усмехнулся.
– Вот кому скажи!
Турки суетились вокруг, ища, где бы укрыться от взрыва.
Лоуренс пожал плечами.
– Лучше, чем если бы они шатались вокруг, и их разорвало бы в клочья. – Он хлопнул Газалу по шее, чтобы она пошла шагом. – Ну, вперед. Или ты становишься ленивым?
Али ударил верблюда ногой, и тот перешел на тряскую рысь.
– С тобой я состязаться не стану. Быть может, Газала и стара, но она все еще обгонит остальных.
Лоуренс, все еще с усмешкой, бросил Газалу в галоп и, увлекая за собой поток своих людей, повел их к очищающей свободе пустыни.
Зерно не было предметом первой необходимости. Отсюда было едва ли двадцать миль до Батры, тридцать – от Аба эль Лиссан, и каждый переход был бы легким. Однако верблюдам, на которых достаточно поездили за прошедшую неделю, пошел бы на пользу более легкий путь и обильный корм. К тому же Лоуренс испытывал некую гордость от того, что он снабжает свою армию из турецких запасов. Люди приспособились к этому и начинали разделять его яростное стремление к независимости.
– Ты больше бедуин, чем сами бедуины, – шутливо сказал ему Али этим вечером, когда они разбили лагерь у колодцев ховейтат. – Мне не стоило допускать, чтобы ты носил нашу одежду.
Лоуренс привольно растянулся на песке, расслабив мышцы, стесненные почти всю прошлую неделю сидением на верблюде со скрещенными ногами.
– Я бы уже умер от жары и усталости, если бы мне пришлось ходить в армейской форме.
– Ты не был бы здесь, если бы ходил в английской одежде. – В голосе Али была полная уверенность. – Тебя любят, потому что ты почти один из нас. Ты носишь нашу одежду, говоришь на нашем языке, питаешься нашей пищей. Они не позволили бы тебе вести их за собой, если бы это было не так.
Лоуренс приподнялся на локте и окинул Али внимательным взглядом.
– А ты?
Тот улыбнулся, и Лоуренс, как всегда, почувствовал удивление, видя столь мягкое выражение на лице, которое, казалось, было создано для свирепости. Это было на редкость успокаивающее чувство.
– Лишь глупец пытался бы остаться англичанином в пустыне. Я никогда не последовал бы за глупцом.
Лоуренс позволил себе протянуть руку и положил ее на руку Али, почувствовав жесткую и сухую кожу под мозолистыми пальцами.
– Уверен? – спросил он, и голос его, казалось, прозвучал слишком громко и резко.
Глаза Али плавно закрылись.
– Ты часто поступаешь глупо, но ты не глупец, – прошептал он.
Пальцы Лоуренса конвульсивно сжались.
– Мы не можем. Не здесь. Не сейчас.
Рука Али извернулась под его рукой, лаская большим пальцем боковую сторону ладони Лоуренса.
– Они не обратят... не обращают на это внимания. Это... не такая уж редкость.
Али явно был расстроен.
– Знаю.
Лоуренс тяжело дышал, он знал, что позже сам посмеется над собой, до такой степени застигнутый желанием всего лишь от соприкосновения рук.
– Но...
– Но что?
– Я не могу.
Он попытался отстранить руку, и Али сжал ее сильнее. Глаза его раскрылись, и его взгляд удерживал Лоуренса сильнее, чем его пальцы.
Наконец Али со вздохом отпустил его.
– Не здесь.
– Акаба. Когда доберемся до Акабы.
Лоуренс попытался снова дотянуться до руки Али, но остановился.
– Прости меня.
Али не отвечал.
– Завтра мы оставим людей в Гувейре и пойдем в Акабу. Это всего лишь семьдесят миль. Завтра.
Прикосновение ладони Али к его щеке было нежным.
– Завтра.
Уже заходило солнце, когда они добрались до Акабы, и Лоуренса сразу же встретила неприятно радушная английская речь.
– Лоуренс, старина! Слава Богу, вы наконец здесь!
Лоуренс легко спрыгнул на землю.
– Борн! – Он коротко кивнул пилоту, вручая Газалу заботам одного из поджидающих пастухов. – Что вы здесь делаете?
– Алленби хочет вас видеть.
– Он не мог послать письмо?
Лоуренс направился к своей палатке. Али следовал за ним, Борн поспешал сзади.
– Понятия не имею. Я не собирался донимать старика расспросами о его методах сообщения. – Борн засмеялся с преувеличенной веселостью, и Лоуренс нахмурился. – Слушайте, как же я рад, что вы наконец появились. Я здесь пробыл весь день и не смыслю ни слова из того, что эти дикари говорят. Никто из них, черт побери, не понимает по-английски.
Лоуренс отважился взглянуть на Али, которого, к неудовольствию Лоуренса, все это явно забавляло.
– Неудивительно, – спокойно заметил Лоуренс. – Английский не является в этих местах обиходным языком. И не слишком полезен.
– Ну нет, конечно, но я-то говорю по-английски!
– Да.
Лоуренс сморгнул, губы его сжались.
– Так когда Алленби хочет меня видеть?
– Когда я улетал, он был весь в пене и в мыле. По-моему, надо отправляться, как только будет возможно. – Летчик взглянул на небо. – Машина уже готова, так что можем прямо этим вечером, если успеете быстро сменить ваше... облачение.
Лоуренс помедлил.
– У меня нет здесь никакой другой одежды.
– А-а, – озадаченный, Борн снова сунул фуражку под мышку. – Да и я ничего с собой не захватил. – Он окинул Лоуренса взглядом. – Но, в конце концов, старик ничего не упоминал насчет одежды. Учитывая, сколько времени пришлось вас разыскивать, он вряд ли будет против, даже если вы явитесь в наряде из пурпурной тафты!
Лоуренс выдавил из себя слабую улыбку, когда они дошли до палатки.
– В самом деле. Теперь, если вы дадите мне несколько минут, мне нужно поговорить с шерифом Али ибн эль Харишем.
– А. Ну да.
Пилот был явно обескуражен титулами Али, и Лоуренс был готов поспорить, что Борн видел в нем всего лишь «очередного дикаря».
– Совещание по итогам операций за эту неделю, – ровным тоном добавил он. – Знаете, как это...
– Ну да. Конечно. Я буду... м-м... ждать у машины. Только поскорее, будьте добры. Мы не можем ждать больше десяти минут, серьезно.
Улыбка сползла с губ Лоуренса.
– Еще лучше.
Он с трудом подавил стон, когда полог палатки опустился позади них, предлагая им, по крайней мере, иллюзию уединения.
– Скажи ему, что этим вечером ты занят и не можешь.
Белки глаз и зубы Али сияли в полумраке, когда он улыбался.
– К черту его. Его и Алленби вместе с ним. – Лоуренс тяжело дышал, пока его пальцы играли с воротником Али. – Ты нужен мне.
Али притянул к губам руку Лоуренса и быстро поцеловал его ладонь.
– Иди.
Брайтон ждал у входа в генеральный штаб. Он недовольно взглянул на Лоуренса.
– Послушайте, неужели вы не могли переодеться в форму? Пойдемте, Алленби места себе не находит.
– Виноват, сэр. Не захватил с собой.
Чтобы поравняться с быстрыми шагами Брайтона, Лоуренсу приходилось подпрыгивать на ходу.
– В самом деле, – недоверие Брайтона было очевидным, и Лоуренс с трудом подавил улыбку. – Ну ладно. Ему просто необходимо с вами поговорить. Он уже видел вас в таком платье, поэтому не думаю, что он будет так уж шокирован.
– Там внизу надето нечто вроде штанов, сэр.
– Мне нет никакого дела до вашего нижнего белья, Лоуренс.
– Да, сэр. Виноват, сэр.
– Никогда не доверяю вашим извинениям.
– Нет, сэр, – Лоуренс не мог больше бороться с улыбкой.
– Господи Боже, Лоуренс, вы могли бы хоть раз обойтись без этого экзотического наряда? – спросил Алленби.
– Не было с собой формы, сэр, – кратко объяснил Лоуренс.
– Ну ладно, по крайней мере, вы наконец здесь. Где вы были?
– Нашей целью была Хиджазская железная дорога, между Мааном и Гадир эль Хаджем. Мы вывели из строя четыре локомотива, сэр.
– Это хорошо. Вот о чем мне надо с вами поговорить. Мы слышали, что турки планируют снова взять Акабу. Конечно, отпугнуть их не составит труда, но было бы досадно приковывать там людей, когда они могут быть полезнее в других местах. – Он помолчал. – Я не думаю, что ваши арабы...
– Их менталитет действительно не приспособлен к осаде, сэр. Им становится скучно.
– Хм. В любом случае, привязывать их к одному месту будет еще бесполезнее. Но чертовски полезно – когда они находятся повсюду.
– Да, сэр.
– Итак, нам требуется отвлечь турок от Акабы.
– Главное внимание – разрушениям на Хиджазской дороге. Заставить их думать, что мы пытаемся рассредоточить наши силы.
Алленби коротко кивнул, явно не удивляясь тому, как быстро Лоуренс ухватил суть положения.
– Именно так. Надо перерезать пути в нескольких местах.
Лоуренс осмотрел большую карту, расстеленную на столе.
– Между Шедией и Шахмом. На юге Халлат Аммар. – Он поднял глаза. – И мы могли бы взять Мудоввару.
Алленби покачал головой.
– Нет. Нам она не нужна, а удержать ее будет чертовски трудно.
– Чепуха.
– Лоуренс! – взорвался Брайтон.
– Виноват, сэр, – быстро извинился Лоуренс. Он знал, что его раскаяние не слишком убедительно, но не мог отвлекаться на притворство. – И все же выслушайте. Если там взорвать поезд, турки действительно будут в затруднении. Но в Мудовваре – единственный колодец на всю пустыню ниже Маана. Без этой воды все сообщение развалится.
Брайтон наклонился через плечо Лоуренса, чтобы изучить карту.
– Он прав, сэр, – сказал он. – Развалится, может быть, это сильно сказано, но определенно захромает. – Он сделал паузу. – Хотя турки будут вынуждены попытаться взять ее обратно.
– Но если мы сможем хоть на какое-то время ее удержать... – Алленби задумался. – Хорошо, Лоуренс. Ваша главная цель – разрушение железной дороги, но если сможете взять Мудоввару без потерь, то в добрый час. Берите, а мы выделим туда людей из египтян.
– Лучше всего будет, если все три разрушения будут сделаны одновременно, – сказал Лоуренс. – Это придаст операции более согласованный вид. Четыре дня?
– Приведете туда ваших людей за это время?
Лоуренс слегка улыбнулся.
– С этим трудностей не будет, сэр. Разрешите идти?
– Идите.
На взлетной полосе Лоуренс поймал первого же встречного пилота. Тот рассмеялся ему в лицо.
– Никаких шансов. Слишком темно, чтобы вылететь, не говоря уж о том, чтобы приземляться не пойми где.
– Вы не понимаете. Я должен попасть в Акабу.
– Тогда садитесь на верблюда и поезжайте. Самолетом вы сейчас не полетите.
– Я должен... – Лоуренс замялся. – Я должен организовать атаку.
Пилот вздохнул.
– Послушайте, если бы я мог вас доставить, то доставил бы. Но просто уже слишком темно. Приходите с самого утра, и я вас буду ждать.
Этикет требовал, чтобы Лоуренс, по крайней мере, показался этим вечером в офицерской столовой. Этикет следовало бы послать к черту, но это было единственное место, где можно было поесть, а когда живешь в пустыне, приучаешься есть где можешь и когда можешь. Сомнительное общество – не оправдание, чтобы остаться голодным.
Брайтон предложил достать ему форму на это время, но Лоуренс отклонил предложение. Осматривая себя в зеркале, он начинал об этом жалеть. Он ничего не имел против ношения арабской одежды, но одежда эта выдержала неделю подрывных работ на железной дороге, и по ней это было видно. Мысль о пересудах насчет «грязных арабов» вызвала у него отвращение.
Он заставил себя выпрямиться, закинул за плечи края головного покрывала и направился в столовую.
Реакция была не такой, как в первый раз, когда он явился в столовую прямо из пустыни. Теперь он был известен. Ему хотели пожать руку, и поприветствовать, и поздравить с возвращением к цивилизации, и похлопать по спине, и предложить ему брюки, и угостить его выпивкой, и...
Лоуренс бросил последний отчаянный взгляд назад, прежде чем толпа поглотила его.
И выплюнула два часа спустя, измученного и на грани тошноты. Месяцами питаясь протухшим бараньим жиром, грубыми лепешками и огромным количеством риса, он, по крайней мере, искал здесь пищи. Но не помнил, чтобы раньше она была такой тяжелой и пережаренной, с перемешанными как попало специями. Вино было безвкусным, хлеб несоленым, десерт несъедобным. Единственное, что было приятно – чистая вода, сколько угодно воды, и то, что его стакан то и дело снова требовал наполнения, служило источником шуток.
Лоуренс натянул на лицо маску безразличия и заставил себя сдержаться, чтобы не броситься бегом в свою комнату, как в укрытие.
В «свою» комнату. Кем бы ни был офицер, обычно живший здесь, он не потрудился убрать свои пожитки, и у Лоуренса осталось странное чувство, что он должен знать эту женщину с суровым лицом на фотографии рядом с кроватью, и что снимок двух непоседливых детей на столике должен наполнять его отцовской гордостью.
Не требовалось много времени, чтобы стянуть с себя одежду и перекинуть через спинку узкого деревянного стула. Он отвернулся – его коробило смешное противоречие между его нарядом и этими детьми на снимке, слишком английскими на вид.
Кровать была слишком мягкой. Простыни – слишком толстыми. Звуки были какие-то не такие. Запахи раздражали. Комната была одновременно слишком светлой и слишком темной, стрелы света из коридора пронзали плохо пригнанную дверь.
Он повернулся, отбросив ногой простыни, лицом к стене, тоскуя по прикосновению ветра к коже, по ощущению песка под собой.
Сам едва осознавая это движение, он проследовал пальцами вдоль другой руки, вниз, проводя по следу раны от ножа, уже почти затянувшейся. Али когда-то гладил ее, посмеиваясь с облегчением, и Лоуренса смущало, что столько нежности тратится на простую царапину.
Его рука двинулась выше, мягко лаская шею, и он вздрогнул, прежде чем провел пальцами ниже, вдоль ключицы.
Прошло больше недели с тех пор, как губы Али проследовали этим путем.
Закрыв глаза, Лоуренс повернулся на спину. Он положил руку на горло и большим пальцем очертил с грубой лаской линию подбородка. Ему хотелось податься навстречу прикосновению, но ничего не получилось, и, расстроившись, он переместил руку дальше, вниз по груди.
Уже неделя.
Бессмысленно уделять подобное внимание собственному телу.
Делает ли Али то же самое?
От этой мысли у него перехватило дыхание. Где сейчас может быть Али? В своей палатке? В палатке Лоуренса? Или, быть может, он лежит там, в пустыне, обнаженный, на своих одеждах, и ветер, ставший к ночи прохладным, касается его тела.
Лоуренс сглотнул, и его рука двинулась вниз, чуть ли не по своей собственной воле.
Он думал о том, что это делает Али, все время улыбаясь ему с этим знакомым, мягким теплом.
Ласки его становились все настойчивее, и лицо исказилось от смешанных чувств, которые всегда приносил акт. Но в его мыслях это рука Али разжигала его, ладонь Али гладила его потную грудь, голос Али шептал ругательства, когда он кончил.
Он лежал, задыхаясь, прислушиваясь к звукам, доносившимся от собратьев-офицеров, которые брели обратно из столовой. Даже несмотря на то, что их чувства, вероятно, сейчас были притуплены выпивкой, и они не могли ничего слышать, он пытался сдерживать дыхание.
Там, в Акабе, люди, наверное, сидят вокруг костра, разговаривают, ссорятся, просто существуют. Али... Он улыбнулся. Фантазии в сторону, Али тоже рядом с ними, прислушивается к их перебранке, решая, что в ней серьезно, а что не стоит внимания.
В этих отношениях, решил Лоуренс, была жестокая чистота, допускавшая дружбу и половую связь, но не ожидавшая ничего больше.
Заря едва освещала горизонт, когда Лоуренс добрался до взлетной полосы, но вчерашний пилот был верен слову, прислонившись к видавшему виды «бристолю».
– Джойс, – представился он, протягивая руку.
Лоуренс пожал ее.
– Лоуренс.
Джойс усмехнулся.
– Это я знаю. Мало кто еще из англичан ходит в таком виде. Акаба, так?
– Да. Акаба.
– Руку?
– Нет. Спасибо.
Джойс пожал плечами и через минуту уже устраивался в кабине. Лоуренс последовал за ним, плавным движением взобравшись на крыло, и на минуту его отвлекла мысль, случайно ли его одежды вздымаются так живописно, или он уже настолько привык манипулировать ими, что делал это машинально, прежде чем шагнуть в самолет. Он переключил внимание на то, чтобы обернуть полы вокруг ног и укрепить сзади головное покрывало, где его не могло снести ветром.
– Вот. – Пилот вручил ему шлем и очки. – Я не переживу, если по моей вине знаменитый майор Лоуренс лишится зрения.
– Спасибо, – пробормотал он.
Последние приготовления, громкие команды персоналу на взлетной площадке, и вот пропеллер завертелся, взревел двигатель, и они, то и дело проваливаясь в воздушные ямы, полетели к железной дороге. Лоуренс оглянулся, он увидел, что Джойс сосредоточен на самолете и не обращает внимания на своего пассажира. Это вселяло странное спокойствие. Лоуренс прикрыл глаза и скользнул поглубже на сиденье, чтобы избежать борьбы с ветром.
Он уже в пути.
Он должен привести своих людей на позиции послезавтра.
Он, разумеется, лично поведет атаку на Мудоввару. В Акабе три сотни аджейлей, опытных в бою, они позаботятся о войсках.
Что до Шахма и Халлат Аммара, необходимо будет привести войска из Гувейры, где расквартировано большинство людей, а значит, два командира этих экспедиций должны отправиться как можно скорее. Шерифу Заалу можно доверить Шахм, он возьмет некоторых из своих ховейтат. А Халлат Аммар...
По праву, он должен был достаться Али. У него больше всего опыта в подрыве железной дороги, и он знает окрестности. Черт возьми, он заслужил возможность приобрести немного собственной славы, а не находиться постоянно в тени Лоуренса.
Но.
Всегда это «но».
Лоуренс знал, что им восхищались, его почитали, что он интуитивно улавливал стратегию и тактику. Но при этом он сильно подозревал, что, когда доходило до воплощения его планов в действительность, он пропал бы без Али. Его помощник и оппонент, совесть и компас. Может ли экспедиция быть успешной, если с ним не будет Али?
И, кроме того, еще был принц Зейд, молодой сводный брат Фейсала, который отчаянно жаждал показать, на что он способен. Если его уравновесить укрепляющим влиянием, он справится хорошо. Он обладает аналитическим подходом к бою, что будет необходимым дополнением к повышенной эмоциональности людей, окружающих Лоуренса.
Да, решил Лоуренс. Дадим Зейду возможность показать себя перед братом. Али поймет.
Через час после того, как он приземлился, Зейд и Заал были уже на пути в Гувейру, и Лоуренс раздавал приказы, готовясь к походу.
Он в очередной раз был благодарен кочевому образу жизни арабов. Британский отряд был бы в ужасе, если бы от них потребовали выступить через четыре часа. А для арабов это было легкой задачей.
Настолько легкой, что он смог урвать пять минут уединения с Али.
Как только темнота палатки окружила их, его пальцы запутались в волосах Али, и их тела прижались друг к другу, в то время как губы и языки соприкасались с яростным благоговением.
– Скоро, – охрипшим голосом прошептал Лоуренс. – О Господи, это должно быть скоро.
Али отстранился, и его губы прикоснулись ко лбу Лоуренса.
– Скоро.
Некоторое время они не двигались, голова Лоуренса склонилась, как будто Али благословлял его. Наконец Лоуренс вздохнул.
– Прости меня, Али. Я снова не дал тебе командование. На месте Зейда должен был быть ты.
– Знаю. – Али погладил волосы Лоуренса. – Я должен сердиться на тебя. – Он закрыл глаза, и слова, казалось, давались ему с трудом. – Но не могу.
– Прости, – повторил Лоуренс.
Али улыбнулся, касаясь его кожи губами, хотя в глазах его не было улыбки.
– Я не могу сердиться на тебя. Ты околдовал меня. Кажется, я стал твоим рабом.
– Нет. – Лоуренс выпрямился, чтобы взглянуть Али в глаза. – Рабом – никогда.
– Как еще это можно назвать? Я не могу перечить тебе ни в чем.
– Тогда и я твой раб.
– Очень хорошо. Отмени эту атаку.
Лоуренс, ошеломленный, уставился на него.
– Я... я не могу этого сделать. Необходимо удержать Акабу.
Али мягко улыбнулся и поцеловал ладонь Лоуренса.
– А я бы сделал это для тебя.
С этими словами он ушел, оставив Лоуренса глядеть ему вслед.
В первый день пути они шли по пустыне, через самые суровые места, где вокруг роилось столько мух, что верблюды старались идти как можно быстрее, бросаясь в галоп со стонами и недовольным ревом. В самые жаркие часы они отдыхали, а потом снова пустились в путь под конец дня, прежде чем остановиться на ночной привал в роще тамариска, перед утесом, горящим темно-красным цветом в лучах заката.
Али и Лоуренс спали рядом, как вошло у них в привычку, но расстояние между ними было шире, чем обычно. Лоуренс не мог сказать, что нарочно положил свой ковер подальше, но нельзя было отрицать этот широкий промежуток между ними. Али ничего не говорил, и все же его лицо, когда он повернулся и взглянул на него, было напряженным.
Лоуренс проснулся рано, но Али уже был на ногах, и его ковер уже был приторочен к седлу верблюда, как обычно. За завтраком они не разговаривали. Лоуренс не мог придумать ничего, что бы можно было сказать.
Уже рассветало, когда они ехали между двумя высокими пиками из песчаника к длинному, поросшему тамариском склону, туда, где начиналась долина Рамм. Даже суровые ховейтат признавали, что это красивое место, но Лоуренс глядел на застывшее лицо Али и не замечал ни красных камней, ни кустарника, становящегося все гуще, ни участков песка веселого розового оттенка.
Они ехали часами, а утесы вокруг становились все выше и величественнее, пока щель между скалами не привлекла даже Лоуренса. Расщелина, около трехсот ярдов в ширину, открывалась в одной из самых высоких скал и вела к овальному амфитеатру. Темнота заполняла его центр, но сияние угасающего солнца бросало живые красные отблески на отдельные места, подсвечивая узкую тропу, вытоптанную до бледного оттенка, которая зигзагом вилась вверх, к многочисленным источникам.
У Лоуренса захватило дух, и он неосознанно повернулся, чтобы разделить это чудо с Али. Тот смотрел на него, на лице его отражалось то же благоговение. Некоторое время они глядели друг на друга, как будто были незнакомы, а затем Лоуренс направил верблюда поближе к верблюду Али, и они стали обсуждать, на каком краю амфитеатра разбить лагерь, как будто ничего такого сегодня и не было.
Лагерь они разбили на левой стороне, поближе к источникам, среди беспорядочных разломов и расщелин, которые создавали, по крайней мере, иллюзию уединения. Они расстелили свои ковры в уголке, где хватало места как раз на двоих, защищенном узким, извилистым коридором. Лоуренс разместил свою постель так близко к Али, что их ковры чуть ли не накрывали друг друга.
Усмешка Али преобразилась в ответную улыбку.
Этим вечером, когда они беседовали, Лоуренс смеялся так, как будто ему не приходилось смеяться месяцами.
И когда наконец они заснули, присутствие рядом Али внушало ему спокойствие.
Лоуренс проснулся, когда еще не погасли звезды. Долгое время он лежал, не двигаясь, глядя на небо и размышляя, сколько еще времени пройдет, прежде чем поднимутся люди. Времени хватало, решил он, чтобы исследовать водоем, о котором упоминали прошлым вечером.
Он быстро и бесшумно поднялся по тропе к источникам, что отняло минут десять и не потребовало многих усилий. Звук водопада было легко расслышать, и Лоуренс двигался к выступающему бастиону скал, усыпанному длинными дорожками опавших листьев. Вверху, на выпуклой скале были вырезаны отчетливые набатейские надписи, и, смутно вспоминая о своей далекой жизни археолога, он провел пальцами по этим следам.
Он все еще с тоской улыбался, следуя вдоль течения ручья к мелкому, пенистому водоему в расщелине, сочившейся влагой. Толстый папоротник и яркая зеленая трава превращали ее в рай пяти футов шириной, и он глубоко вздохнул, наслаждаясь передышкой от сухого воздуха пустыни.
Лоуренс быстро разделся и сложил одежду на скале, чтобы проветрить, а потом шагнул в небольшой бассейн. Он лежал, не двигаясь, позволяя чистой темно-красной воде струиться вокруг и смывать с него грязь дороги и войны, упиваясь минутой покоя.
Внезапно он был поражен появлением на противоположной тропе оборванного человека с седой бородой. Тот долго щурился на него слезящимися глазами, а затем опустился прямо на одежды Лоуренса. Он наклонился вперед и одарил его слюнявой улыбкой, почти пугающей в своей невинности.
– Любовь – от Бога; и у Бога; и к Богу, – пробормотал он.
Лоуренс не сказал ни слова, но глаза его расширились.
– Любовь – от Бога; и у Бога; и к Богу, – повторил человек.
– Всякая любовь? – прошептал Лоуренс.
– Любовь. Любовь от Бога, – дребезжащим голосом отозвался старик, снова поднимаясь на ноги.
– Дружба – это любовь, – пробормотал Лоуренс про себя. – Только и всего.
Старик не обращал на него внимания, он захромал обратно по тропке, и Лоуренс остался смотреть ему вслед.
Водоем, сначала такой прохладный и освежающий, вдруг стал мрачным, заполненный крадущимися тенями. Просто солнце встает, сказал себе Лоуренс, но он дрожал, пока выбирался, и оделся быстро. Обратная дорога в лагерь вдруг показалась полной преград, и дважды он оступился. К тому времени, как он добрался до дна амфитеатра, Лоуренс весь взмок, исцарапался, и сердце его колотилось.
Там ждал его Али с чашкой кофе.
– Выступаем через десять минут, – сообщил он.
Он взглянул на Лоуренса, но ничего не сказал.
Следующий вечер застал их на привале в одном дне пути от Мудоввары. Одинокий костер горел ярко, но Лоуренс сидел от него на расстоянии, лениво отщипывая кусочки от неизменных лепешек.
Али сидел у огня вместе со всеми, и неверный свет пламени играл с чертами его лица. То он казался надменным, беспощадным кочевником, которого Лоуренс встретил в первый раз у колодца. Потом изменчивый свет превращал его в ласкового, заботливого друга, на которого Лоуренс уже привык полагаться. Еще одно превращение – и это был тот, кто доводил его до поблажек чувственности, отягощавших его совесть.
Али взглянул на него, и Лоуренс инстинктивно отвел глаза.
Прошло несколько минут, Али пересел к Лоуренсу.
– Ты обеспокоен.
– Да, – признался Лоуренс. Он осмелился бросить быстрый взгляд на Али, но шериф не сводил глаз с людей у костра.
– Эти люди хороши. Опытные воины.
– Это так. Очень хороши.
– Значит, ты беспокоишься не о Мудовваре.
Лоуренс молчал, не отрывая взгляда от своих пальцев.
– Не годится идти в бой с грузом на душе. Это отвлекает. – Лоуренс успел поймать краем глаза вспыхнувшую белозубую улыбку Али. – Отвлекаться в бою бывает смертельно опасно.
Лоуренс помолчал, обдумывая ответ.
– Там был один старик, – начал он, – в Рамме. Он сказал... – Лоуренс резко махнул рукой. – Неважно, что он сказал. Но, кажется, это не дает мне покоя.
– Таинственные старики с туманными изречениями. – Несмотря на насмешку в этих словах, голос Али был сочувственным. – Во всем этом виноваты прошедшие годы да гнилое зерно. Лучше забудь о нем, Оренс.
– Он сказал... То, что, наверное, мне нужно было услышать. Хотя мне и не хотелось этого слышать. – Лоуренс слегка нахмурился. – Все еще не хочется. Но нужно. – Он поднял глаза. – Али, что ты думаешь о религии?
Али тихо, коротко засмеялся.
– Я мусульманин, а сверх этого я о религии не думаю. Хотя, если твой таинственный старик заставил тебя подумывать, не обратиться ли в нашу веру, мы будем счастливы.
Лоуренс с трудом улыбнулся.
– Нет. Ничего подобного. – Он вздохнул. – Мне просто надо поразмыслить, Али.
Али задумчиво кивнул.
– Тогда оставляю тебя размышлять. Но, Оренс. Мудоввара. Заканчивай свои размышления к этому времени.
В эту ночь Лоуренс не мог спать. Как бы он ни ложился, казалось, его пальцы всегда дотрагивались до края одежды Али.
Мудоввара ждала их. Они доберутся до колодцев завтра на закате, это две или три мили от станции. Ночью проведут разведку и, если обстоятельства будут благоприятными, атакуют на рассвете. Может быть, его убьют, и проблема, таким образом, будет решена.
Но он знал, что совершенно не хочет умирать и будет драться как черт, чтобы избежать смерти.
А значит, необходимо прийти к какому-нибудь выводу.
В темноте он нахмурился. Любовь – от Бога; и у Бога; и к Богу. Старческое бормотание старого дурака, но оно ужаснуло его тогда и все еще страшило. Странно, почему он до такой степени сторонится любви, когда жизнь его родителей так явственно показывает ее власть.
А может быть, и не странно. Баронет, покинувший жену и дочерей, чтобы жить во грехе с гувернанткой, вряд ли хороший образец для того, кто хочет сочетать любовь с жизнью, а не низвергнуть свою жизнь из-за любви.
И все же, разве его жизнь не была уже низвергнута? Теперь он не сможет вернуться к жизни непримечательного археолога, после того, как вкусил свободу и дикость пустыни. Разве это трудно – уже низвергнув свою жизнь ради целого народа, сделать то же самое ради одного человека?
Глупый вопрос. Очевидно, трудно, иначе он не лежал бы здесь, беспокоясь об Али, когда должен беспокоиться об атаке.
Он перекатился подальше от Али и свернулся клубком, положив голову на руки.
Следующим утром они мешкали, тратя время на еду и умывание. Лоуренс выбрился, уже привыкнув к тому веселью, которое это вызывало, и радуясь теплой улыбке Али.
– Надо совсем не уметь себя вести, чтобы идти в атаку в неподобающем виде, – пояснил он.
– Ужас, – согласился Али.
Лоуренс невольно задержался, пытаясь справиться с улыбкой в уголках губ.
Дорога вела их через глинистую равнину к участку твердого известняка, покрытого ковром истертого кремня. Оттуда они двинулись к низким холмам и мелким, изломанным долинам, а на закате уже подъезжали к колодцу Мудоввары, открытому водоему со стоячей водой, покрытому толстым ковром зеленой ряски.
– Турки бросили туда дохлых верблюдов, чтобы испортить воду, – сказал Али Лоуренсу. – Но пить уже можно.
С трудом, подумал Лоуренс, чувствуя тошноту от одной мысли о такой воде. Но это было все, чем они располагали до взятия Мудоввары, так что он заставил себя наполнить мех для воды. Когда он пробил слой ряски, вода оказалась черной и воняла протухшим мясом.
– Напьемся завтра в Мудовваре, – сказал Лоуренс, прежде чем заставить себя глотнуть зловонного питья.
– Если позволит Бог, – ответил Али.
Взгляды их встретились, но ни один из них ничего не сказал.
Когда совсем стемнело, Лоуренс и Али стали пробираться к Мудовваре. Потребовалось полчаса, чтобы достигнуть последнего гребня, где турки выкопали траншеи и выстроили из камней аванпосты с зазубренными брустверами. Впереди под ними лежала станция, двери и окна были освещены беспечными вспышками света костров и фонарей. Она, казалось, была близко, но все еще слишком далеко, чтобы использовать мортиры Стокса, и они подползли ближе, присматривая места, где можно их расположить.
– Ничего нет, – прошептал Али.
– Подойдем ближе.
Али ответил не сразу.
– Только не слишком близко. Нас увидят.
– Не увидят.
– За твою голову назначена слишком высокая цена, чтобы быть таким беспечным.
Лоуренс улыбнулся.
– За твою тоже. Но они пьяные и ленивые. Взгляни на них. Удобно устроились на своей станции.
– У них есть причины для благодушия. Посмотри на здания.
Перрон был очень длинным, с каменными зданиями, такими прочными, что они были защитой даже от взрывчатки, которая планировалась для железной дороги, не говоря уже о мортирах Стокса. Лоуренс нахмурился.
– И здесь больше людей, чем должно быть. Может быть, их оповестили?
Он взглянул туда, где, он знал, находится Али, но было слишком темно, чтобы различить друг друга.
– Быть может. Но на вид они как будто собираются в дорогу. Смотри, сколько верблюдов.
– Черт. Что бы нам ни пришлось делать, это надо сделать завтра.
– Их четыреста. Нас триста. Но мы бедуины. Счет равный.
Лоуренс знал, что Али усмехается, радуясь перспективе яростного боя, поэтому не упомянул ни о прочности стен, ни о том, что для мортир нет места, ни о том, что любая попытка атаки будет заметна издалека и у тех, кто на станции, будет полно времени, чтобы прийти в боевую готовность.
– Мы видели достаточно. Возвращаемся.
Лагерь был темным, хотя люди еще не спали и тихо переговаривались. Никаких костров – враг слишком близко. Лоуренс и Али пробрались к своим коврам и уселись на них, скрестив ноги.
– И как, по-твоему? – спросил Лоуренс.
– Это будет трудный бой, – неохотно признал Али.
– Быть может, слишком трудный, – вздохнул Лоуренс. – Даже если бы число было равным... – Голос его осекся. – Но, если бы мы взяли ее, турки бы захромали.
– Будет это достойно жертв?
– Если мы будем уверены, что Алленби ее удержит... Может быть. – Он помолчал. – Нет. Нет, не будет.
Алленби не пожертвует своими силами, чтобы удерживать ее. Он сосредоточен на долгосрочной стратегии, а не на временных тактических приобретениях. И это к лучшему, подумал Лоуренс. Но это разочаровывает.
– У тебя есть время, чтобы решить до утра.
Лоуренс бросил взгляд на небо, все еще черное, без малейших признаков приближения рассвета. Голос его был приглушенным, когда он заговорил.
– Здесь нечего решать.
Прикосновение ладони Али к его лицу было мягким, но непоколебимым, и Лоуренс подался навстречу этому человеческому теплу.
– Нечего?
Это слово было не более чем выдохом, проплясавшим на коже Лоуренса.
Лоуренс улыбнулся, и лицо его было напряжено такой болью – он был рад, что ночь скрывает его от Али.
– Ты просил меня отменить атаку. Уже поздно, но... Ты все еще примешь это?
– Я приму все, что ты ни дашь мне.
Слова эти должны были отозваться холодностью, но в них была мягкость, прощение, бальзам на те раны, которых Лоуренс сам не знал за собой.
Он сжал запястье Али, зная, что его пожатие слишком сильное и отчаянное.
– Даже любовь?
Глубокий вдох, тишина. Наконец – губы на тыльной стороне его ладони.
– Это я принимал всегда.
Губы прикасаются к его губам. Тело Али вдавливает его в песок.
И, наконец, среди всхлипов, и вздохов, и приглушенных стонов от наслаждения, блаженная капитуляция.
После атаки начиналось то, что нравилось Лоуренсу меньше всего. Он думал, что уже научился трезво судить об арабах, и считался с их потребностью разграблять поезда и трупы. Он знал, что их привычка снимать одежду с убитых проистекала из таинственного поверья, бытовавшего почти среди всех племен, о том, что это не даст мертвецам отомстить за себя.
Так почему же ему было настолько не по себе при виде своих недостойных дикарей, когда они копошились, как саранча, над останками поезда? И почему взгляд на Али, обыскивающего развалины, заполнял его таким счастьем, что трудно было дышать?
Улыбнувшись, он пошел дальше, чтобы осмотреть повреждения.
(зато теперь заодно и подредактирован)Автор: Derry (derryderrydown)
Название: Сплачивая души и умы
Категория: слэш
Пейринг: Лоуренс, шериф Али ибн эль Хариш
Рейтинг: наверное, все-таки R
Комментарии автора: Хоть я во многом полагался на «Семь столпов мудрости» и различные биографии Лоуренса для закадровой информации, эта вещь основана на фильме «Лоуренс Аравийский», а не на исторических фактах. Когда фильм и история противоречат друг другу, я следую фильму. В остальном я пытался держаться истории, хотя здесь много, много неточностей, за которые меня следовало бы расстрелять. Железная дорога под Мудовварой была взорвана потому, что это место было удобным для испытания новой взрывчатки, а не из-за какой-то крупной тактической диверсии. Никогда, насколько я знаю, со стороны турок не возникало угрозы, что они отвоюют Акабу обратно. Однако существовал тот старичок из Рамма, который сказал то, что сказал старичок из Рамма.
Оригинал
текст
«Публичные женщины в редких селениях, встречавшихся нам за месяцы скитаний, были каплей в море для множества наших людей, даже если бы их размалеванная плоть могла вызывать желание у здорового мужчины. В ужасе перед такой грязной сделкой наши молодые люди начали равнодушно удовлетворять скромные нужды друг друга своими чистыми телами – холодный расчет, казавшийся сравнительно асексуальным и даже чистым. Позже некоторые начали оправдывать этот бесплодный процесс и уверяли, что друзья, которые содрогались вместе на податливом песке, переплетаясь разгоряченными телами в наивысшем объятии, находили в темноте чувственное содействие духовной страсти, что сплачивала их души и умы в одном пламенном порыве».
Т.Э. Лоуренс, «Семь столпов мудрости»
После атаки начиналось то, что нравилось Лоуренсу меньше всего. Он думал, что уже научился трезво судить об арабах, и считался с их потребностью разграблять поезда и трупы. Он знал, что их привычка снимать одежду с убитых проистекала из таинственного поверья, бытовавшего почти среди всех племен, о том, что это не даст мертвецам отомстить за себя.
Так почему же ему было настолько не по себе при виде своих недостойных дикарей, когда они копошились, как саранча, над останками поезда? И почему он невольно отвернулся, увидев, как Али осматривает пистолет, извлеченный из кармана одного из убитых?
Потому, сказал он себе, что надо собирать подробности для рапорта, который потребует с него Алленби, а не стоять, глазея по сторонам. В конце концов, проще написать подробное донесение и отправить с одним из своих людей, чем самому добираться через пустыню в Каир, к сомнительным благам цивилизации. Или, может быть, он просто не способен покинуть суровое святилище пустыни?
Он вздохнул и направился к разбитому поезду, небрежно переступив через распластанное, окровавленное тело турецкого солдата, который сражался слишком упорно.
Боеприпасы. Хорошая находка, если бы турецкие пули не были большей опасностью для тех, кто целится, чем для тех, в кого стреляют. Лоуренс отметил про себя: проследить, чтобы именно этот вагон потом был разрушен. В следующем вагоне было зерно, и в другом, и в третьем. Этот груз сослужит хорошую службу его людям и верблюдам, облегчив обратный путь до Акабы.
Закончив проверять вагоны, Лоуренс приблизился к голове поезда и двум изувеченным паровозам. Один, с вывернутыми осями и раздробленным бойлером, ремонту не подлежал, но другой еще можно было залатать – а значит, на этот паровоз пойдет один из пакетов пироксилина, который он привез с собой.
– Люди жалуются, что надо было подождать пассажирского поезда, добычи было бы больше.
Голос Али был тихим, как будто он вскользь предупреждал Лоуренса, что всеобщее восхищение, вошедшее уже в обычай, сегодня ожидает его едва ли.
Лоуренс обернулся к другу.
– По-моему, добычи ты нашел достаточно.
Они были скрыты от посторонних глаз за массивными паровозами, и Лоуренс положил руку на пистолет, заткнутый за пояс Али.
– Мне казалось, что ты не доверяешь турецкому оружию.
Али посмотрел на него пристальным, напряженным взглядом.
– Это английский.
– Английский?
Не ожидая позволения, Лоуренс вытащил пистолет из-за пояса Али. Пистолет был не новейшей марки, но и не особенной древностью. Семидесятые годы, оценил он, и дуло действительно было отмечено клеймом лондонской фирмы, хотя трудно было прочесть ее название под искусной гравировкой.
– Дуэльный пистолет. Игрушка. Где-то должна быть к нему пара.
– Теперь ты одобряешь?
Сквозь этот сарказм просачивался гнев, и Лоуренс резко поднял глаза.
– Не мое дело одобрять или не одобрять, шериф. – Взгляд Али дрогнул от этого подчеркнуто формального обращения. – Но я предлагаю взять столько зерна, сколько нам нужно, взорвать паровозы и уходить.
– Пленных оставить здесь?
Лоуренс сунул пистолет обратно за пояс Али, и его ладонь осталась на рукояти, когда он тихо ответил:
– С запасом воды. Как тебе известно.
– Глупо.
Они стояли так близко, что Лоуренс мог почувствовать на щеке напор дыхания Али, хотя не помнил, чтобы он придвинулся ближе. Рука Лоуренса все еще лежала на его поясе, и он чувствовал жар, исходящий через одежду от его тела.
– О да, – согласился Лоуренс, поднимая глаза и пересекаясь взглядом с Али. – Действительно глупо.
Они стояли на месте, единственная неподвижная точка среди вечно колеблющейся пустыни.
– Для глупостей есть свое место, – наконец прошептал Али.
– И время.
– И здесь не время и не место.
– Да, – согласился Лоуренс, но все же его рука осталась там, где лежала, и он не мог отстраниться от этого огня, которым дышало чужое тело.
Первым отступил назад Али. Лоуренс вытер ладонь, липкую от пота, о ткань одежды на бедре.
– Мы должны взорвать паровозы, – отстраненным тоном сказал Лоуренс. – И вагон с боеприпасами тоже должен быть разрушен. Пироксилин у меня наготове.
– Сегодня ночью, – понизив голос, прошептал Али, уходя, и позволил себе неуловимым движением коснуться руки Лоуренса. Уже громче он добавил: – Я прослежу за тем, чтобы верблюды были навьючены. Разрушай все, что сможешь.
Люди уже закончили растаскивать поезд на части в поисках чего-нибудь годного и теперь недовольно кружили около паровозов. Один или двое были в турецких куртках, заляпанных кровью, а некоторые прибрали к рукам пистолеты и наудачу целились в пленных, которых было не больше дюжины.
Лоуренсу легко было разглядеть свою Газалу – она возвышалась на добрый фут над остальными верблюдами и была достаточно послушной, чтобы прийти на зов, доставив Лоуренсу его пакеты. Он швырнул пленным флягу, которая этим утром была наполнена водой.
– С этим вы продержитесь, пока турецкий патруль вас не найдет. Расходуйте воду бережно.
Он повторил свои слова на немецком, пока не убедился, что его поняли, затем бросил пакет пироксилина с длинным запалом Маджуду из племени харитов, который лучше остальных разбирался во взрывчатых веществах.
– Заложи заряд, чтобы взорвать вагон с боеприпасами. Не поджигай, пока мы не будем готовы уйти.
Маджуд, усмехнувшись, кивнул и отступил назад, а Лоуренс сунул другой пакет под мышку. Ему не хотелось подходить слишком близко к переднему паровозу, на который пришелся главный удар от взрыва, и сейчас он, создавая опасность, плевался паром. Судя по всему, взрыва второго паровоза хватит, чтобы разрушить его наверняка.
Заложить взрывчатку было делом нескольких минут, и Лоуренс взглянул в сторону людей – убедиться, что они готовы выступить. Али поднял руку, Лоуренс зажег запал и пошел (но не побежал) к Газале. Маджуд поджег свой запал и быстро взобрался на своего верблюда.
– Готово?
Верблюд Али беспокойно вертелся на месте, и Лоуренс усмехнулся. Он взлетел на Газалу, даже не потрудившись поставить ее на колени.
– Запал на двадцать минут. Некуда спешить.
Али коротко усмехнулся.
– Вот кому скажи!
Турки суетились вокруг, ища, где бы укрыться от взрыва.
Лоуренс пожал плечами.
– Лучше, чем если бы они шатались вокруг, и их разорвало бы в клочья. – Он хлопнул Газалу по шее, чтобы она пошла шагом. – Ну, вперед. Или ты становишься ленивым?
Али ударил верблюда ногой, и тот перешел на тряскую рысь.
– С тобой я состязаться не стану. Быть может, Газала и стара, но она все еще обгонит остальных.
Лоуренс, все еще с усмешкой, бросил Газалу в галоп и, увлекая за собой поток своих людей, повел их к очищающей свободе пустыни.
Зерно не было предметом первой необходимости. Отсюда было едва ли двадцать миль до Батры, тридцать – от Аба эль Лиссан, и каждый переход был бы легким. Однако верблюдам, на которых достаточно поездили за прошедшую неделю, пошел бы на пользу более легкий путь и обильный корм. К тому же Лоуренс испытывал некую гордость от того, что он снабжает свою армию из турецких запасов. Люди приспособились к этому и начинали разделять его яростное стремление к независимости.
– Ты больше бедуин, чем сами бедуины, – шутливо сказал ему Али этим вечером, когда они разбили лагерь у колодцев ховейтат. – Мне не стоило допускать, чтобы ты носил нашу одежду.
Лоуренс привольно растянулся на песке, расслабив мышцы, стесненные почти всю прошлую неделю сидением на верблюде со скрещенными ногами.
– Я бы уже умер от жары и усталости, если бы мне пришлось ходить в армейской форме.
– Ты не был бы здесь, если бы ходил в английской одежде. – В голосе Али была полная уверенность. – Тебя любят, потому что ты почти один из нас. Ты носишь нашу одежду, говоришь на нашем языке, питаешься нашей пищей. Они не позволили бы тебе вести их за собой, если бы это было не так.
Лоуренс приподнялся на локте и окинул Али внимательным взглядом.
– А ты?
Тот улыбнулся, и Лоуренс, как всегда, почувствовал удивление, видя столь мягкое выражение на лице, которое, казалось, было создано для свирепости. Это было на редкость успокаивающее чувство.
– Лишь глупец пытался бы остаться англичанином в пустыне. Я никогда не последовал бы за глупцом.
Лоуренс позволил себе протянуть руку и положил ее на руку Али, почувствовав жесткую и сухую кожу под мозолистыми пальцами.
– Уверен? – спросил он, и голос его, казалось, прозвучал слишком громко и резко.
Глаза Али плавно закрылись.
– Ты часто поступаешь глупо, но ты не глупец, – прошептал он.
Пальцы Лоуренса конвульсивно сжались.
– Мы не можем. Не здесь. Не сейчас.
Рука Али извернулась под его рукой, лаская большим пальцем боковую сторону ладони Лоуренса.
– Они не обратят... не обращают на это внимания. Это... не такая уж редкость.
Али явно был расстроен.
– Знаю.
Лоуренс тяжело дышал, он знал, что позже сам посмеется над собой, до такой степени застигнутый желанием всего лишь от соприкосновения рук.
– Но...
– Но что?
– Я не могу.
Он попытался отстранить руку, и Али сжал ее сильнее. Глаза его раскрылись, и его взгляд удерживал Лоуренса сильнее, чем его пальцы.
Наконец Али со вздохом отпустил его.
– Не здесь.
– Акаба. Когда доберемся до Акабы.
Лоуренс попытался снова дотянуться до руки Али, но остановился.
– Прости меня.
Али не отвечал.
– Завтра мы оставим людей в Гувейре и пойдем в Акабу. Это всего лишь семьдесят миль. Завтра.
Прикосновение ладони Али к его щеке было нежным.
– Завтра.
Уже заходило солнце, когда они добрались до Акабы, и Лоуренса сразу же встретила неприятно радушная английская речь.
– Лоуренс, старина! Слава Богу, вы наконец здесь!
Лоуренс легко спрыгнул на землю.
– Борн! – Он коротко кивнул пилоту, вручая Газалу заботам одного из поджидающих пастухов. – Что вы здесь делаете?
– Алленби хочет вас видеть.
– Он не мог послать письмо?
Лоуренс направился к своей палатке. Али следовал за ним, Борн поспешал сзади.
– Понятия не имею. Я не собирался донимать старика расспросами о его методах сообщения. – Борн засмеялся с преувеличенной веселостью, и Лоуренс нахмурился. – Слушайте, как же я рад, что вы наконец появились. Я здесь пробыл весь день и не смыслю ни слова из того, что эти дикари говорят. Никто из них, черт побери, не понимает по-английски.
Лоуренс отважился взглянуть на Али, которого, к неудовольствию Лоуренса, все это явно забавляло.
– Неудивительно, – спокойно заметил Лоуренс. – Английский не является в этих местах обиходным языком. И не слишком полезен.
– Ну нет, конечно, но я-то говорю по-английски!
– Да.
Лоуренс сморгнул, губы его сжались.
– Так когда Алленби хочет меня видеть?
– Когда я улетал, он был весь в пене и в мыле. По-моему, надо отправляться, как только будет возможно. – Летчик взглянул на небо. – Машина уже готова, так что можем прямо этим вечером, если успеете быстро сменить ваше... облачение.
Лоуренс помедлил.
– У меня нет здесь никакой другой одежды.
– А-а, – озадаченный, Борн снова сунул фуражку под мышку. – Да и я ничего с собой не захватил. – Он окинул Лоуренса взглядом. – Но, в конце концов, старик ничего не упоминал насчет одежды. Учитывая, сколько времени пришлось вас разыскивать, он вряд ли будет против, даже если вы явитесь в наряде из пурпурной тафты!
Лоуренс выдавил из себя слабую улыбку, когда они дошли до палатки.
– В самом деле. Теперь, если вы дадите мне несколько минут, мне нужно поговорить с шерифом Али ибн эль Харишем.
– А. Ну да.
Пилот был явно обескуражен титулами Али, и Лоуренс был готов поспорить, что Борн видел в нем всего лишь «очередного дикаря».
– Совещание по итогам операций за эту неделю, – ровным тоном добавил он. – Знаете, как это...
– Ну да. Конечно. Я буду... м-м... ждать у машины. Только поскорее, будьте добры. Мы не можем ждать больше десяти минут, серьезно.
Улыбка сползла с губ Лоуренса.
– Еще лучше.
Он с трудом подавил стон, когда полог палатки опустился позади них, предлагая им, по крайней мере, иллюзию уединения.
– Скажи ему, что этим вечером ты занят и не можешь.
Белки глаз и зубы Али сияли в полумраке, когда он улыбался.
– К черту его. Его и Алленби вместе с ним. – Лоуренс тяжело дышал, пока его пальцы играли с воротником Али. – Ты нужен мне.
Али притянул к губам руку Лоуренса и быстро поцеловал его ладонь.
– Иди.
Брайтон ждал у входа в генеральный штаб. Он недовольно взглянул на Лоуренса.
– Послушайте, неужели вы не могли переодеться в форму? Пойдемте, Алленби места себе не находит.
– Виноват, сэр. Не захватил с собой.
Чтобы поравняться с быстрыми шагами Брайтона, Лоуренсу приходилось подпрыгивать на ходу.
– В самом деле, – недоверие Брайтона было очевидным, и Лоуренс с трудом подавил улыбку. – Ну ладно. Ему просто необходимо с вами поговорить. Он уже видел вас в таком платье, поэтому не думаю, что он будет так уж шокирован.
– Там внизу надето нечто вроде штанов, сэр.
– Мне нет никакого дела до вашего нижнего белья, Лоуренс.
– Да, сэр. Виноват, сэр.
– Никогда не доверяю вашим извинениям.
– Нет, сэр, – Лоуренс не мог больше бороться с улыбкой.
– Господи Боже, Лоуренс, вы могли бы хоть раз обойтись без этого экзотического наряда? – спросил Алленби.
– Не было с собой формы, сэр, – кратко объяснил Лоуренс.
– Ну ладно, по крайней мере, вы наконец здесь. Где вы были?
– Нашей целью была Хиджазская железная дорога, между Мааном и Гадир эль Хаджем. Мы вывели из строя четыре локомотива, сэр.
– Это хорошо. Вот о чем мне надо с вами поговорить. Мы слышали, что турки планируют снова взять Акабу. Конечно, отпугнуть их не составит труда, но было бы досадно приковывать там людей, когда они могут быть полезнее в других местах. – Он помолчал. – Я не думаю, что ваши арабы...
– Их менталитет действительно не приспособлен к осаде, сэр. Им становится скучно.
– Хм. В любом случае, привязывать их к одному месту будет еще бесполезнее. Но чертовски полезно – когда они находятся повсюду.
– Да, сэр.
– Итак, нам требуется отвлечь турок от Акабы.
– Главное внимание – разрушениям на Хиджазской дороге. Заставить их думать, что мы пытаемся рассредоточить наши силы.
Алленби коротко кивнул, явно не удивляясь тому, как быстро Лоуренс ухватил суть положения.
– Именно так. Надо перерезать пути в нескольких местах.
Лоуренс осмотрел большую карту, расстеленную на столе.
– Между Шедией и Шахмом. На юге Халлат Аммар. – Он поднял глаза. – И мы могли бы взять Мудоввару.
Алленби покачал головой.
– Нет. Нам она не нужна, а удержать ее будет чертовски трудно.
– Чепуха.
– Лоуренс! – взорвался Брайтон.
– Виноват, сэр, – быстро извинился Лоуренс. Он знал, что его раскаяние не слишком убедительно, но не мог отвлекаться на притворство. – И все же выслушайте. Если там взорвать поезд, турки действительно будут в затруднении. Но в Мудовваре – единственный колодец на всю пустыню ниже Маана. Без этой воды все сообщение развалится.
Брайтон наклонился через плечо Лоуренса, чтобы изучить карту.
– Он прав, сэр, – сказал он. – Развалится, может быть, это сильно сказано, но определенно захромает. – Он сделал паузу. – Хотя турки будут вынуждены попытаться взять ее обратно.
– Но если мы сможем хоть на какое-то время ее удержать... – Алленби задумался. – Хорошо, Лоуренс. Ваша главная цель – разрушение железной дороги, но если сможете взять Мудоввару без потерь, то в добрый час. Берите, а мы выделим туда людей из египтян.
– Лучше всего будет, если все три разрушения будут сделаны одновременно, – сказал Лоуренс. – Это придаст операции более согласованный вид. Четыре дня?
– Приведете туда ваших людей за это время?
Лоуренс слегка улыбнулся.
– С этим трудностей не будет, сэр. Разрешите идти?
– Идите.
На взлетной полосе Лоуренс поймал первого же встречного пилота. Тот рассмеялся ему в лицо.
– Никаких шансов. Слишком темно, чтобы вылететь, не говоря уж о том, чтобы приземляться не пойми где.
– Вы не понимаете. Я должен попасть в Акабу.
– Тогда садитесь на верблюда и поезжайте. Самолетом вы сейчас не полетите.
– Я должен... – Лоуренс замялся. – Я должен организовать атаку.
Пилот вздохнул.
– Послушайте, если бы я мог вас доставить, то доставил бы. Но просто уже слишком темно. Приходите с самого утра, и я вас буду ждать.
Этикет требовал, чтобы Лоуренс, по крайней мере, показался этим вечером в офицерской столовой. Этикет следовало бы послать к черту, но это было единственное место, где можно было поесть, а когда живешь в пустыне, приучаешься есть где можешь и когда можешь. Сомнительное общество – не оправдание, чтобы остаться голодным.
Брайтон предложил достать ему форму на это время, но Лоуренс отклонил предложение. Осматривая себя в зеркале, он начинал об этом жалеть. Он ничего не имел против ношения арабской одежды, но одежда эта выдержала неделю подрывных работ на железной дороге, и по ней это было видно. Мысль о пересудах насчет «грязных арабов» вызвала у него отвращение.
Он заставил себя выпрямиться, закинул за плечи края головного покрывала и направился в столовую.
Реакция была не такой, как в первый раз, когда он явился в столовую прямо из пустыни. Теперь он был известен. Ему хотели пожать руку, и поприветствовать, и поздравить с возвращением к цивилизации, и похлопать по спине, и предложить ему брюки, и угостить его выпивкой, и...
Лоуренс бросил последний отчаянный взгляд назад, прежде чем толпа поглотила его.
И выплюнула два часа спустя, измученного и на грани тошноты. Месяцами питаясь протухшим бараньим жиром, грубыми лепешками и огромным количеством риса, он, по крайней мере, искал здесь пищи. Но не помнил, чтобы раньше она была такой тяжелой и пережаренной, с перемешанными как попало специями. Вино было безвкусным, хлеб несоленым, десерт несъедобным. Единственное, что было приятно – чистая вода, сколько угодно воды, и то, что его стакан то и дело снова требовал наполнения, служило источником шуток.
Лоуренс натянул на лицо маску безразличия и заставил себя сдержаться, чтобы не броситься бегом в свою комнату, как в укрытие.
В «свою» комнату. Кем бы ни был офицер, обычно живший здесь, он не потрудился убрать свои пожитки, и у Лоуренса осталось странное чувство, что он должен знать эту женщину с суровым лицом на фотографии рядом с кроватью, и что снимок двух непоседливых детей на столике должен наполнять его отцовской гордостью.
Не требовалось много времени, чтобы стянуть с себя одежду и перекинуть через спинку узкого деревянного стула. Он отвернулся – его коробило смешное противоречие между его нарядом и этими детьми на снимке, слишком английскими на вид.
Кровать была слишком мягкой. Простыни – слишком толстыми. Звуки были какие-то не такие. Запахи раздражали. Комната была одновременно слишком светлой и слишком темной, стрелы света из коридора пронзали плохо пригнанную дверь.
Он повернулся, отбросив ногой простыни, лицом к стене, тоскуя по прикосновению ветра к коже, по ощущению песка под собой.
Сам едва осознавая это движение, он проследовал пальцами вдоль другой руки, вниз, проводя по следу раны от ножа, уже почти затянувшейся. Али когда-то гладил ее, посмеиваясь с облегчением, и Лоуренса смущало, что столько нежности тратится на простую царапину.
Его рука двинулась выше, мягко лаская шею, и он вздрогнул, прежде чем провел пальцами ниже, вдоль ключицы.
Прошло больше недели с тех пор, как губы Али проследовали этим путем.
Закрыв глаза, Лоуренс повернулся на спину. Он положил руку на горло и большим пальцем очертил с грубой лаской линию подбородка. Ему хотелось податься навстречу прикосновению, но ничего не получилось, и, расстроившись, он переместил руку дальше, вниз по груди.
Уже неделя.
Бессмысленно уделять подобное внимание собственному телу.
Делает ли Али то же самое?
От этой мысли у него перехватило дыхание. Где сейчас может быть Али? В своей палатке? В палатке Лоуренса? Или, быть может, он лежит там, в пустыне, обнаженный, на своих одеждах, и ветер, ставший к ночи прохладным, касается его тела.
Лоуренс сглотнул, и его рука двинулась вниз, чуть ли не по своей собственной воле.
Он думал о том, что это делает Али, все время улыбаясь ему с этим знакомым, мягким теплом.
Ласки его становились все настойчивее, и лицо исказилось от смешанных чувств, которые всегда приносил акт. Но в его мыслях это рука Али разжигала его, ладонь Али гладила его потную грудь, голос Али шептал ругательства, когда он кончил.
Он лежал, задыхаясь, прислушиваясь к звукам, доносившимся от собратьев-офицеров, которые брели обратно из столовой. Даже несмотря на то, что их чувства, вероятно, сейчас были притуплены выпивкой, и они не могли ничего слышать, он пытался сдерживать дыхание.
Там, в Акабе, люди, наверное, сидят вокруг костра, разговаривают, ссорятся, просто существуют. Али... Он улыбнулся. Фантазии в сторону, Али тоже рядом с ними, прислушивается к их перебранке, решая, что в ней серьезно, а что не стоит внимания.
В этих отношениях, решил Лоуренс, была жестокая чистота, допускавшая дружбу и половую связь, но не ожидавшая ничего больше.
Заря едва освещала горизонт, когда Лоуренс добрался до взлетной полосы, но вчерашний пилот был верен слову, прислонившись к видавшему виды «бристолю».
– Джойс, – представился он, протягивая руку.
Лоуренс пожал ее.
– Лоуренс.
Джойс усмехнулся.
– Это я знаю. Мало кто еще из англичан ходит в таком виде. Акаба, так?
– Да. Акаба.
– Руку?
– Нет. Спасибо.
Джойс пожал плечами и через минуту уже устраивался в кабине. Лоуренс последовал за ним, плавным движением взобравшись на крыло, и на минуту его отвлекла мысль, случайно ли его одежды вздымаются так живописно, или он уже настолько привык манипулировать ими, что делал это машинально, прежде чем шагнуть в самолет. Он переключил внимание на то, чтобы обернуть полы вокруг ног и укрепить сзади головное покрывало, где его не могло снести ветром.
– Вот. – Пилот вручил ему шлем и очки. – Я не переживу, если по моей вине знаменитый майор Лоуренс лишится зрения.
– Спасибо, – пробормотал он.
Последние приготовления, громкие команды персоналу на взлетной площадке, и вот пропеллер завертелся, взревел двигатель, и они, то и дело проваливаясь в воздушные ямы, полетели к железной дороге. Лоуренс оглянулся, он увидел, что Джойс сосредоточен на самолете и не обращает внимания на своего пассажира. Это вселяло странное спокойствие. Лоуренс прикрыл глаза и скользнул поглубже на сиденье, чтобы избежать борьбы с ветром.
Он уже в пути.
Он должен привести своих людей на позиции послезавтра.
Он, разумеется, лично поведет атаку на Мудоввару. В Акабе три сотни аджейлей, опытных в бою, они позаботятся о войсках.
Что до Шахма и Халлат Аммара, необходимо будет привести войска из Гувейры, где расквартировано большинство людей, а значит, два командира этих экспедиций должны отправиться как можно скорее. Шерифу Заалу можно доверить Шахм, он возьмет некоторых из своих ховейтат. А Халлат Аммар...
По праву, он должен был достаться Али. У него больше всего опыта в подрыве железной дороги, и он знает окрестности. Черт возьми, он заслужил возможность приобрести немного собственной славы, а не находиться постоянно в тени Лоуренса.
Но.
Всегда это «но».
Лоуренс знал, что им восхищались, его почитали, что он интуитивно улавливал стратегию и тактику. Но при этом он сильно подозревал, что, когда доходило до воплощения его планов в действительность, он пропал бы без Али. Его помощник и оппонент, совесть и компас. Может ли экспедиция быть успешной, если с ним не будет Али?
И, кроме того, еще был принц Зейд, молодой сводный брат Фейсала, который отчаянно жаждал показать, на что он способен. Если его уравновесить укрепляющим влиянием, он справится хорошо. Он обладает аналитическим подходом к бою, что будет необходимым дополнением к повышенной эмоциональности людей, окружающих Лоуренса.
Да, решил Лоуренс. Дадим Зейду возможность показать себя перед братом. Али поймет.
Через час после того, как он приземлился, Зейд и Заал были уже на пути в Гувейру, и Лоуренс раздавал приказы, готовясь к походу.
Он в очередной раз был благодарен кочевому образу жизни арабов. Британский отряд был бы в ужасе, если бы от них потребовали выступить через четыре часа. А для арабов это было легкой задачей.
Настолько легкой, что он смог урвать пять минут уединения с Али.
Как только темнота палатки окружила их, его пальцы запутались в волосах Али, и их тела прижались друг к другу, в то время как губы и языки соприкасались с яростным благоговением.
– Скоро, – охрипшим голосом прошептал Лоуренс. – О Господи, это должно быть скоро.
Али отстранился, и его губы прикоснулись ко лбу Лоуренса.
– Скоро.
Некоторое время они не двигались, голова Лоуренса склонилась, как будто Али благословлял его. Наконец Лоуренс вздохнул.
– Прости меня, Али. Я снова не дал тебе командование. На месте Зейда должен был быть ты.
– Знаю. – Али погладил волосы Лоуренса. – Я должен сердиться на тебя. – Он закрыл глаза, и слова, казалось, давались ему с трудом. – Но не могу.
– Прости, – повторил Лоуренс.
Али улыбнулся, касаясь его кожи губами, хотя в глазах его не было улыбки.
– Я не могу сердиться на тебя. Ты околдовал меня. Кажется, я стал твоим рабом.
– Нет. – Лоуренс выпрямился, чтобы взглянуть Али в глаза. – Рабом – никогда.
– Как еще это можно назвать? Я не могу перечить тебе ни в чем.
– Тогда и я твой раб.
– Очень хорошо. Отмени эту атаку.
Лоуренс, ошеломленный, уставился на него.
– Я... я не могу этого сделать. Необходимо удержать Акабу.
Али мягко улыбнулся и поцеловал ладонь Лоуренса.
– А я бы сделал это для тебя.
С этими словами он ушел, оставив Лоуренса глядеть ему вслед.
В первый день пути они шли по пустыне, через самые суровые места, где вокруг роилось столько мух, что верблюды старались идти как можно быстрее, бросаясь в галоп со стонами и недовольным ревом. В самые жаркие часы они отдыхали, а потом снова пустились в путь под конец дня, прежде чем остановиться на ночной привал в роще тамариска, перед утесом, горящим темно-красным цветом в лучах заката.
Али и Лоуренс спали рядом, как вошло у них в привычку, но расстояние между ними было шире, чем обычно. Лоуренс не мог сказать, что нарочно положил свой ковер подальше, но нельзя было отрицать этот широкий промежуток между ними. Али ничего не говорил, и все же его лицо, когда он повернулся и взглянул на него, было напряженным.
Лоуренс проснулся рано, но Али уже был на ногах, и его ковер уже был приторочен к седлу верблюда, как обычно. За завтраком они не разговаривали. Лоуренс не мог придумать ничего, что бы можно было сказать.
Уже рассветало, когда они ехали между двумя высокими пиками из песчаника к длинному, поросшему тамариском склону, туда, где начиналась долина Рамм. Даже суровые ховейтат признавали, что это красивое место, но Лоуренс глядел на застывшее лицо Али и не замечал ни красных камней, ни кустарника, становящегося все гуще, ни участков песка веселого розового оттенка.
Они ехали часами, а утесы вокруг становились все выше и величественнее, пока щель между скалами не привлекла даже Лоуренса. Расщелина, около трехсот ярдов в ширину, открывалась в одной из самых высоких скал и вела к овальному амфитеатру. Темнота заполняла его центр, но сияние угасающего солнца бросало живые красные отблески на отдельные места, подсвечивая узкую тропу, вытоптанную до бледного оттенка, которая зигзагом вилась вверх, к многочисленным источникам.
У Лоуренса захватило дух, и он неосознанно повернулся, чтобы разделить это чудо с Али. Тот смотрел на него, на лице его отражалось то же благоговение. Некоторое время они глядели друг на друга, как будто были незнакомы, а затем Лоуренс направил верблюда поближе к верблюду Али, и они стали обсуждать, на каком краю амфитеатра разбить лагерь, как будто ничего такого сегодня и не было.
Лагерь они разбили на левой стороне, поближе к источникам, среди беспорядочных разломов и расщелин, которые создавали, по крайней мере, иллюзию уединения. Они расстелили свои ковры в уголке, где хватало места как раз на двоих, защищенном узким, извилистым коридором. Лоуренс разместил свою постель так близко к Али, что их ковры чуть ли не накрывали друг друга.
Усмешка Али преобразилась в ответную улыбку.
Этим вечером, когда они беседовали, Лоуренс смеялся так, как будто ему не приходилось смеяться месяцами.
И когда наконец они заснули, присутствие рядом Али внушало ему спокойствие.
Лоуренс проснулся, когда еще не погасли звезды. Долгое время он лежал, не двигаясь, глядя на небо и размышляя, сколько еще времени пройдет, прежде чем поднимутся люди. Времени хватало, решил он, чтобы исследовать водоем, о котором упоминали прошлым вечером.
Он быстро и бесшумно поднялся по тропе к источникам, что отняло минут десять и не потребовало многих усилий. Звук водопада было легко расслышать, и Лоуренс двигался к выступающему бастиону скал, усыпанному длинными дорожками опавших листьев. Вверху, на выпуклой скале были вырезаны отчетливые набатейские надписи, и, смутно вспоминая о своей далекой жизни археолога, он провел пальцами по этим следам.
Он все еще с тоской улыбался, следуя вдоль течения ручья к мелкому, пенистому водоему в расщелине, сочившейся влагой. Толстый папоротник и яркая зеленая трава превращали ее в рай пяти футов шириной, и он глубоко вздохнул, наслаждаясь передышкой от сухого воздуха пустыни.
Лоуренс быстро разделся и сложил одежду на скале, чтобы проветрить, а потом шагнул в небольшой бассейн. Он лежал, не двигаясь, позволяя чистой темно-красной воде струиться вокруг и смывать с него грязь дороги и войны, упиваясь минутой покоя.
Внезапно он был поражен появлением на противоположной тропе оборванного человека с седой бородой. Тот долго щурился на него слезящимися глазами, а затем опустился прямо на одежды Лоуренса. Он наклонился вперед и одарил его слюнявой улыбкой, почти пугающей в своей невинности.
– Любовь – от Бога; и у Бога; и к Богу, – пробормотал он.
Лоуренс не сказал ни слова, но глаза его расширились.
– Любовь – от Бога; и у Бога; и к Богу, – повторил человек.
– Всякая любовь? – прошептал Лоуренс.
– Любовь. Любовь от Бога, – дребезжащим голосом отозвался старик, снова поднимаясь на ноги.
– Дружба – это любовь, – пробормотал Лоуренс про себя. – Только и всего.
Старик не обращал на него внимания, он захромал обратно по тропке, и Лоуренс остался смотреть ему вслед.
Водоем, сначала такой прохладный и освежающий, вдруг стал мрачным, заполненный крадущимися тенями. Просто солнце встает, сказал себе Лоуренс, но он дрожал, пока выбирался, и оделся быстро. Обратная дорога в лагерь вдруг показалась полной преград, и дважды он оступился. К тому времени, как он добрался до дна амфитеатра, Лоуренс весь взмок, исцарапался, и сердце его колотилось.
Там ждал его Али с чашкой кофе.
– Выступаем через десять минут, – сообщил он.
Он взглянул на Лоуренса, но ничего не сказал.
Следующий вечер застал их на привале в одном дне пути от Мудоввары. Одинокий костер горел ярко, но Лоуренс сидел от него на расстоянии, лениво отщипывая кусочки от неизменных лепешек.
Али сидел у огня вместе со всеми, и неверный свет пламени играл с чертами его лица. То он казался надменным, беспощадным кочевником, которого Лоуренс встретил в первый раз у колодца. Потом изменчивый свет превращал его в ласкового, заботливого друга, на которого Лоуренс уже привык полагаться. Еще одно превращение – и это был тот, кто доводил его до поблажек чувственности, отягощавших его совесть.
Али взглянул на него, и Лоуренс инстинктивно отвел глаза.
Прошло несколько минут, Али пересел к Лоуренсу.
– Ты обеспокоен.
– Да, – признался Лоуренс. Он осмелился бросить быстрый взгляд на Али, но шериф не сводил глаз с людей у костра.
– Эти люди хороши. Опытные воины.
– Это так. Очень хороши.
– Значит, ты беспокоишься не о Мудовваре.
Лоуренс молчал, не отрывая взгляда от своих пальцев.
– Не годится идти в бой с грузом на душе. Это отвлекает. – Лоуренс успел поймать краем глаза вспыхнувшую белозубую улыбку Али. – Отвлекаться в бою бывает смертельно опасно.
Лоуренс помолчал, обдумывая ответ.
– Там был один старик, – начал он, – в Рамме. Он сказал... – Лоуренс резко махнул рукой. – Неважно, что он сказал. Но, кажется, это не дает мне покоя.
– Таинственные старики с туманными изречениями. – Несмотря на насмешку в этих словах, голос Али был сочувственным. – Во всем этом виноваты прошедшие годы да гнилое зерно. Лучше забудь о нем, Оренс.
– Он сказал... То, что, наверное, мне нужно было услышать. Хотя мне и не хотелось этого слышать. – Лоуренс слегка нахмурился. – Все еще не хочется. Но нужно. – Он поднял глаза. – Али, что ты думаешь о религии?
Али тихо, коротко засмеялся.
– Я мусульманин, а сверх этого я о религии не думаю. Хотя, если твой таинственный старик заставил тебя подумывать, не обратиться ли в нашу веру, мы будем счастливы.
Лоуренс с трудом улыбнулся.
– Нет. Ничего подобного. – Он вздохнул. – Мне просто надо поразмыслить, Али.
Али задумчиво кивнул.
– Тогда оставляю тебя размышлять. Но, Оренс. Мудоввара. Заканчивай свои размышления к этому времени.
В эту ночь Лоуренс не мог спать. Как бы он ни ложился, казалось, его пальцы всегда дотрагивались до края одежды Али.
Мудоввара ждала их. Они доберутся до колодцев завтра на закате, это две или три мили от станции. Ночью проведут разведку и, если обстоятельства будут благоприятными, атакуют на рассвете. Может быть, его убьют, и проблема, таким образом, будет решена.
Но он знал, что совершенно не хочет умирать и будет драться как черт, чтобы избежать смерти.
А значит, необходимо прийти к какому-нибудь выводу.
В темноте он нахмурился. Любовь – от Бога; и у Бога; и к Богу. Старческое бормотание старого дурака, но оно ужаснуло его тогда и все еще страшило. Странно, почему он до такой степени сторонится любви, когда жизнь его родителей так явственно показывает ее власть.
А может быть, и не странно. Баронет, покинувший жену и дочерей, чтобы жить во грехе с гувернанткой, вряд ли хороший образец для того, кто хочет сочетать любовь с жизнью, а не низвергнуть свою жизнь из-за любви.
И все же, разве его жизнь не была уже низвергнута? Теперь он не сможет вернуться к жизни непримечательного археолога, после того, как вкусил свободу и дикость пустыни. Разве это трудно – уже низвергнув свою жизнь ради целого народа, сделать то же самое ради одного человека?
Глупый вопрос. Очевидно, трудно, иначе он не лежал бы здесь, беспокоясь об Али, когда должен беспокоиться об атаке.
Он перекатился подальше от Али и свернулся клубком, положив голову на руки.
Следующим утром они мешкали, тратя время на еду и умывание. Лоуренс выбрился, уже привыкнув к тому веселью, которое это вызывало, и радуясь теплой улыбке Али.
– Надо совсем не уметь себя вести, чтобы идти в атаку в неподобающем виде, – пояснил он.
– Ужас, – согласился Али.
Лоуренс невольно задержался, пытаясь справиться с улыбкой в уголках губ.
Дорога вела их через глинистую равнину к участку твердого известняка, покрытого ковром истертого кремня. Оттуда они двинулись к низким холмам и мелким, изломанным долинам, а на закате уже подъезжали к колодцу Мудоввары, открытому водоему со стоячей водой, покрытому толстым ковром зеленой ряски.
– Турки бросили туда дохлых верблюдов, чтобы испортить воду, – сказал Али Лоуренсу. – Но пить уже можно.
С трудом, подумал Лоуренс, чувствуя тошноту от одной мысли о такой воде. Но это было все, чем они располагали до взятия Мудоввары, так что он заставил себя наполнить мех для воды. Когда он пробил слой ряски, вода оказалась черной и воняла протухшим мясом.
– Напьемся завтра в Мудовваре, – сказал Лоуренс, прежде чем заставить себя глотнуть зловонного питья.
– Если позволит Бог, – ответил Али.
Взгляды их встретились, но ни один из них ничего не сказал.
Когда совсем стемнело, Лоуренс и Али стали пробираться к Мудовваре. Потребовалось полчаса, чтобы достигнуть последнего гребня, где турки выкопали траншеи и выстроили из камней аванпосты с зазубренными брустверами. Впереди под ними лежала станция, двери и окна были освещены беспечными вспышками света костров и фонарей. Она, казалось, была близко, но все еще слишком далеко, чтобы использовать мортиры Стокса, и они подползли ближе, присматривая места, где можно их расположить.
– Ничего нет, – прошептал Али.
– Подойдем ближе.
Али ответил не сразу.
– Только не слишком близко. Нас увидят.
– Не увидят.
– За твою голову назначена слишком высокая цена, чтобы быть таким беспечным.
Лоуренс улыбнулся.
– За твою тоже. Но они пьяные и ленивые. Взгляни на них. Удобно устроились на своей станции.
– У них есть причины для благодушия. Посмотри на здания.
Перрон был очень длинным, с каменными зданиями, такими прочными, что они были защитой даже от взрывчатки, которая планировалась для железной дороги, не говоря уже о мортирах Стокса. Лоуренс нахмурился.
– И здесь больше людей, чем должно быть. Может быть, их оповестили?
Он взглянул туда, где, он знал, находится Али, но было слишком темно, чтобы различить друг друга.
– Быть может. Но на вид они как будто собираются в дорогу. Смотри, сколько верблюдов.
– Черт. Что бы нам ни пришлось делать, это надо сделать завтра.
– Их четыреста. Нас триста. Но мы бедуины. Счет равный.
Лоуренс знал, что Али усмехается, радуясь перспективе яростного боя, поэтому не упомянул ни о прочности стен, ни о том, что для мортир нет места, ни о том, что любая попытка атаки будет заметна издалека и у тех, кто на станции, будет полно времени, чтобы прийти в боевую готовность.
– Мы видели достаточно. Возвращаемся.
Лагерь был темным, хотя люди еще не спали и тихо переговаривались. Никаких костров – враг слишком близко. Лоуренс и Али пробрались к своим коврам и уселись на них, скрестив ноги.
– И как, по-твоему? – спросил Лоуренс.
– Это будет трудный бой, – неохотно признал Али.
– Быть может, слишком трудный, – вздохнул Лоуренс. – Даже если бы число было равным... – Голос его осекся. – Но, если бы мы взяли ее, турки бы захромали.
– Будет это достойно жертв?
– Если мы будем уверены, что Алленби ее удержит... Может быть. – Он помолчал. – Нет. Нет, не будет.
Алленби не пожертвует своими силами, чтобы удерживать ее. Он сосредоточен на долгосрочной стратегии, а не на временных тактических приобретениях. И это к лучшему, подумал Лоуренс. Но это разочаровывает.
– У тебя есть время, чтобы решить до утра.
Лоуренс бросил взгляд на небо, все еще черное, без малейших признаков приближения рассвета. Голос его был приглушенным, когда он заговорил.
– Здесь нечего решать.
Прикосновение ладони Али к его лицу было мягким, но непоколебимым, и Лоуренс подался навстречу этому человеческому теплу.
– Нечего?
Это слово было не более чем выдохом, проплясавшим на коже Лоуренса.
Лоуренс улыбнулся, и лицо его было напряжено такой болью – он был рад, что ночь скрывает его от Али.
– Ты просил меня отменить атаку. Уже поздно, но... Ты все еще примешь это?
– Я приму все, что ты ни дашь мне.
Слова эти должны были отозваться холодностью, но в них была мягкость, прощение, бальзам на те раны, которых Лоуренс сам не знал за собой.
Он сжал запястье Али, зная, что его пожатие слишком сильное и отчаянное.
– Даже любовь?
Глубокий вдох, тишина. Наконец – губы на тыльной стороне его ладони.
– Это я принимал всегда.
Губы прикасаются к его губам. Тело Али вдавливает его в песок.
И, наконец, среди всхлипов, и вздохов, и приглушенных стонов от наслаждения, блаженная капитуляция.
После атаки начиналось то, что нравилось Лоуренсу меньше всего. Он думал, что уже научился трезво судить об арабах, и считался с их потребностью разграблять поезда и трупы. Он знал, что их привычка снимать одежду с убитых проистекала из таинственного поверья, бытовавшего почти среди всех племен, о том, что это не даст мертвецам отомстить за себя.
Так почему же ему было настолько не по себе при виде своих недостойных дикарей, когда они копошились, как саранча, над останками поезда? И почему взгляд на Али, обыскивающего развалины, заполнял его таким счастьем, что трудно было дышать?
Улыбнувшись, он пошел дальше, чтобы осмотреть повреждения.
@темы: fiction
-
-
12.04.2013 в 20:05Десмонд Стюарт одобрил бы ход мыслей автора насчет Али.)))
-
-
13.04.2013 в 16:41А Десмонд Стюарт-то да, только задал бы вопрос, почему так мало и где Азрак
-
-
13.04.2013 в 16:43-
-
20.04.2013 в 02:25-
-
22.04.2013 в 15:31