Из воспоминаний Николетт Девас

[tes3m]

Николетт Макнамара Девас (1911-1987) — английская художница. После того, как ее отец, ирландский поэт Фрэнсис Макнамара, оставил семью, она вместе с сестрой Кэйтлин (1913-1994) жила в доме художника Огастеса Джона, друга ее родителей, ставшего для нее вторым отцом.
Отрывок из книги воспоминаний «Два блистательных отца»: «По прошествии времени кажется, что так много всего произошло после моего отъезда из школы Cours Maintenon*, когда мне было четырнадцать и пятнадцать лет. Это время в моей памяти разделено на вершины блеска, вспышки волнения и равнины скуки. Встреча с Т.Э.Лоуренсом — вспышка волнения. Его книга «Семь столпов мудрости» тогда в нашем кругу передавалась из рук в руки, и я ее с благоговением прочитала, получив разрешение старших. Мое преклонение перед героем подпитывалось слухами о его доблести и эксцентричности.
Лоуренс тогда называл себя Шоу и служил на авиабазе в Дорсете. Огастес рисовал его в послеполуденные часы.
Он прибыл во Фрайерн на мотоцикле, стремительно, со свистом, обогнул изгиб куста лавра, и заскрежетав по гравию, остановился перед домом. Голова моя была набита его книгой, и я представила верблюда вместо мотоцикла, арабские одеяния вместо бриджей и свитера. А лицо ему сожгло солнце пустыни — не могла же кожа стать красной и шелушащейся из-за какого-то плебейского дорсетского ветра.
Он испытывал к Огастесу довольно раболепное, подобострастное восхищение и называл его, к нашему большому изумлению, «хозяин». Но Огастес упивался его поклонением.
Лоуренс любил рассказывать истории, как он жил, съедая пригоршню изюма в день, и на нас, по молодости лет любивших поесть, это производило большее впечатление, чем его репутация в пустыне. Мы думали о нем как о своего рода сверхчеловеке, стоявшем выше ничтожных смертных. Он поражал нас до того дня, как Поппет** посетила его дом вместе с Огастесом, проскользнула в его кладовую для продуктов и вернулась домой с рассказом, что наш герой вовсе не герой. Она увидела холодную курицу, окорок, хлеб, масло и банку джема. Для нас это разрушило его миф.
Однажды в Рождество Лоуренс пришел на обед во Фрайерн, и едва ли он догадывался, что мы считали каждый откушенный им кусок индейки. В то Рождество он не был аскетичен. ...
Лоуренс сидел во главе стола рядом с Огастесом, а я на противоположной стороне, так что во время еды могла хорошо его видеть. За столом не было заметно, что у него слишком короткие ноги. Голова у него была выразительная, интеллектуальная, и оттого, что ее подпирал высокий воротник белого свитера, казалось, что она покоится на пьедестале. Белый свитер самым выигрышным образом делал его обветренную коричневато-красную кожу еще темнее, а удлиненные и сухие черты его лица в моих глазах были очень романтичны — мне он казался шейхом.
Впрочем, в нем была заметна какая-то скованность, он держался в стороне от легкомыслия нашей семьи и рождественских разговоров, словно был слишком велик для подобного вздора.
После обеда, когда мы все перебрались в студию, я преодолела робость и заговорила с ним. Я осторожно сказала несколько слов о том, что прочитала «Семь столбов мудрости» и считаю эту книгу совершенно изумительной. Он взглянул на меня, быстро сделал три шага в сторону — к Огастесу и завел с ним разговор. Я была слишком глупа и не поняла, что мною пренебрегли. В студии возле двери была кипа рисунков, я присоединилась к Лоуренсу, когда он их просматривал, и предложила прокомментировать. «Это один из лучших, как вы считаете?». После одной или двух таких реплик с моей стороны он бросил рисунки и ушел. До этого ко мне никогда не относились так пренебрежительно».

*Cours Maintenon — школа-пансион для девочек в Каннах.
**Поппет — Poppet John (1912–1997) дочь Джона от второй жены. В описываемый период ей было 13-14. Ее сестре Вивьен — на три года меньше. Кэйтлин Макнамара — 12-13 лет.

Николетт Девас. Портрет работы ее мужа, Энтони Деваса.
Лоуренс в гостях у Огастеса Джона в воспоминаниях других людей.

В оригинале

In retrospect much seems to have happened in the period after I left the Cours Maintenon and was aged fourteen and fifteen. It survives in my mind as a time broken by peaks of brightness, stars of excitement and flats of dullness. Meeting T.E. Lawrence counts as a star of excitement. His book the 'Seven Pillars of Wisdom' was then going the rounds of our circle and I read it with the reverence that it was accorded by my elders. Gossipy stories of his heroism and eccentricity fed my hero worship.
Lawrence was then calling himself Shaw and was stationed at an aircraft base in Dorset. Augustus was painting him in the afternoons.
He arrived at Fryern on his motor bike with a swish of speed round the laurel bend in the drive, and the gravel scratched as he came to a halt outside the house. With my head full of his book, I substituted a camel for the motor bike, Arab draperies for his breeches and polo-necked sweater, and the desert sun had scorched his face: nothing so plebeian as the Dorset wind could have caused the red peeling skin.
He had a rather cringing, obsequious admiration for Augustus and called him 'Master' much to our astonishment. But Augustus lapped up his worship.
Lawrence liked to tell stories of how he lived on a handful of raisins for his daily diet and, with our gobbling young appetites, this impressed us more than his reputation in the desert. We thought of him as a kind of superman, above 'les bassesses humaines'. He impressed us until the day Poppet visited his cottage with Augustus, sneaked into his larder, and came home to tell us that our hero was no hero. She had seen cold chicken, a joint, bread and butter and a pot of marmalade. This destroyed his myth for us.
Lawrence came to lunch one Christmas Day at Fryern, and little did he guess that we counted every mouthful of turkey. He was no ascetic that Christmas Day. ... Lawrence sat at the top of the table near Augustus, and I was farther down on the opposite side, so I had a good view of him during the meal. At the table it was not obvious that his legs were too short. His head was impressive, intelligent, and, cupped in the neck of his polo-necked white sweater, seemed to be resting a pedestal. The white sweater exaggerated his weathered red-brown skin in a very becoming manner, and his long, bony features were very romantic in my eyes and I saw him as a sheik.
Yet there was something very self-conscious about him, and he held off from all the family frivolity and Christmassy conversation as though he were too grand for such nonsense.
After lunch, as we were all trooping over to the studio, I overcame my shyness and spoke to him. In a few tentative words I told him that I had read the 'Seven Pillars' and thought it absolutely marvellous. He glanced at me, took three quick steps forward and joined Augustus and started to talk to him. I was too silly to know that I had been snubbed. Inside the studio near the the door, there was a pile of drawings and I joined Lawrence as he looked through them and offered comments. 'This is one of the best, don't you think?' After one or two such remarks on my part, he dropped the drawings and moved away. I had never been snubbed quite like that.
Two flamboyant fathers by Nicolette Devas,1967, pp. 90-92

@темы: окружение ТЭЛ, отзывы о ТЭЛ

Comments

[tes3m]

FleetinG_,

Выглядело-то, пожалуй, да.

А на самом деле являлось чем-то другим?)

[FleetinG_]

На самом деле меня там не было - просто в моих, например, глазах выглядит не как демонстрация чего бы то ни было по отношению к девушке, а как желание девать себя куда-нибудь от нее подальше. В ее глазах могло выглядеть по другому.

[tes3m]

FleetinG_,

как желание девать себя куда-нибудь от нее подальше

Ну да, это, видимо, так и было, но он мог иначе поступить — хотя бы сказать, уходя, "Простите, вспомнил, что нужно поговорить с Джоном" или "Простите, очень устал, нет сил поддерживать разговор". Даже если бы она потом заметила, что он оживленно беседует с кем-то еще, все равно попытка проявить вежливость сгладила бы впечатление. А для нее ведь еще важно было, наверное, как это выглядело в глазах посторонних, которые могли слышать ее слова, и наблюдать то, что последовало за ними (Лоуренс сделал всего три шага сторону, чтобы заговорить с Джоном, а в комнате несомненно было много других людей — я пропустила отрывок, где она пишет, что сидели за двумя столами, т.к. одного не хватило).
Ну и кроме того,

snub

не обязательно подразумевает умышленную демонстрацию пренебрежения, это слово может описывать и неумышленную обиду. Сбежать, не думая, что почувствует девочка, или не придавая этому значения, — это вполне может быть описано этим словом. Вот на русском трудно подобрать точное соответствие.

[FleetinG_]

это вполне может быть описано этим словом Тогда точно соглашусь.

[tes3m]

FleetinG_, Я еще подумаю, как лучше перевести тут

I was too silly to know that I had been snubbed

и

I had never been snubbed quite like that

.

[tes3m]

FleetinG_, Наверное, можно "мною пренебрегли". Кстати, случайно наткнулась на такой пример использования этого слова — Джесси Оуэнс: "Hitler didn't snub me – it was FDR who snubbed me. The president didn't even send me a telegram." On the other hand, Hitler sent Owens a commemorative inscribed cabinet photograph of himself. Jesse Owens was never invited to the White House nor were honors bestowed upon him by President Franklin D. Roosevelt (FDR) or his successor Harry S. Truman during their terms. На самом деле Гитлер, естественно, злился из-за победы Оуэнса, но старался это публично не проявлять.(с))

[FleetinG_]

О! Точно

[Catherine1731]

Как странно... Мне может кто-то объяснить,  почему он так поступил с девочкой? Я бы сказала,  что это очень некультурно((

[tes3m]

Catherine1731, Может быть, он подумал, что интересен ей просто как знаменитость, а его книгу она на самом деле даже и не читала. Я могу только догадываться.