"Крейцерова соната"

[tes3m]

Из письма Т.Э.Лоуренса Шарлотте Шоу 19.7.1924
"Крейцерова соната" в исполнении Брюса (шотландца, немногословного, излишне стеснительного). Он часто является сюда по воскресеньям, входит лишь тогда, когда я один, глядит сурово и сумрачно, пока я ставлю на граммофон Бетховена, а затем твердо садится, окруженный героической аурой твердости: после четырех часов с Брюсом моя комната ощущается глыбой гранита - и я, сплющенный половик из окаменелых костей, меж двух ее пластов. Возможно, приятно чувствовать себя доисторическим животным, вымершим, и неживым, и ненужным, но это также и ранит. Сегодня днем писать не могу. Смогу ли вообще?" Jeremy and Nicole Wilson (eds), T. E. Lawrence, Correspondence with Bernard and Charlotte Shaw 1922-1926. Fordingbridge, Castle Hill Press, 2000, 702 copies. (Перевод мой, редакция Amethyst deceiver. Почему "в исполнении Брюса" (being played by Bruce), если пластинку ставил сам Лоуренс? Не знаю.)
Приложения
1.

Beethoven Kreutzer Sonata

2."Они играли Крейцерову сонату Бетховена.... Страшная вещь эта соната.... И вообще страшная вещь музыка... Эти вещи можно играть только при известных, важных, значительных обстоятельствах, и тогда, когда требуется совершить известные, соответствующие этой музыке важные поступки. Сыграть и сделать то, на что настроила эта музыка. А то несоответственное ни месту, ни времени вызывание энергии, чувства, ничем не проявляющегося, не может не действовать губительно. На меня, по крайней мере, вещь эта подействовала ужасно; мне как будто открылись совсем новые, казалось мне, чувства, новые возможности, о которых я не знал до сих пор". (Л.Толстой)
3.Пост в сообществе о Лоуренсе и Брюсе

@темы: окружение ТЭЛ, masochism and sexuality, музыка, биография ТЭЛ

---

Первым делом, первым делом самолеты...

[FleetinG_]

... ну а потом, разумеется, моторные катера
Когда-то собирался у меня иллюстративный материал по самолетам, встречающимся в текстах Лоуренса, и положу-ка я его сюда, а то особо ничего визуального от меня нет...

DH-9
Самолет-разведчик, сконструирован фирмой «Де Хевиленд»; двухместный биплан. На его базе был сконструирован наш первый самолет-разведчик Р-1.
However, Salmond and Borton were men avid of novelty. They worked out loads for D.H.g and Handley-Page, while Allenby sat by, listening and smiling, sure it would be done. The co-operation of the air with his unfolding scheme had been so ready and elastic, the liaison so complete and informed and quick. (Seven Pillars of Wisdom, ch.CXIII)



«Handley Page»
Сконструирован в 1916 г. Ф.Хэндли Пейджем) – тяжелый бомбардировщик с 4 двигателями, 4-5 пулеметами и бомбами общим весом на 7500 фунтов (3,4 тонны).
Twenty miles short of Um el Surab we perceived a single Bedawi, running southward all in a flutter, his grey hair and grey beard flying in the wind, and his shirt (tucked up in his belly-cord) puffing out behind him. He altered course to pass near us, and, raising his bony arms, yelled, The biggest aeroplane in the world’, before he flapped on into the south, to spread his great news among the tents. At Um el Surab the Handley stood majestic on the grass, with Bristols and 9.A—like fledglings beneath its spread of wings. Round it admired the Arabs, saying, ‘Indeed and at last they have sent us THE aeroplane, of which these things were foals’. (Seven Pillars of Wisdom, ch.CXIV)


Bristol F-2б «Fighter»
Cконструирован Ф.Барнвеллом весной 1916 года. Самый грозный из британских истребителей 1 мировой войны, тяжелый и в то же время маневренный двухместный биплан, 3 пулемета и бомбы общим весом 260 фунтов (108,9 кг).
So much the better, said Salmond; they would send two Bristol fighters over to Umtaiye to sit with us while we needed them. Had we spares? Petrol? Not a drop? How was it to be got there? Only by air? An air-contained fighting unit? Unheard of!
(Seven Pillars of Wisdom, ch.CXIII)
It is perhaps a pity they have no sign in the Depot of the R.A.F.'s proper business - no sign other than the Bristol Fighter moulting behind bars in the Transport Yard. The sight of flying would hearten us, as a reminder of our profession - to help conquer the air. (The Mint, part I, ch.22)
Once we so fled across the evening light, with the yellow sun on my left, when a huge shadow roared just overhead. A Bristol Fighter, from Whitewash Villas, our neighbour aerodrome, was banking sharply round. I checked speed an instant to wave: and the slip-stream of my impetus snapped my arm and elbow astern, like a raised flail. The pilot pointed down the road towards Lincoln. I sat hard in the saddle, folded back my ears and went away after him, like a dog after a hare. Quickly we drew abreast, as the impulse of his dive to my level exhausted itself. (The Mint, part III, ch.16)
Измучав весь гугл, я так понимаю, что "биф" - это тот же "бристоль", так что...
I dared, on a rise, to slow imperceptibly and glance sideways into the sky. There the Bif was, two hundred yards and more back. Play with the fellow? Why not? I slowed to ninety: signalled with my hand for him to overtake. Slowed ten more: sat up. Over he rattled. His passenger, a helmeted and goggled grin, hung out of the cock-pit to pass me the 'Up yer' Raf randy greeting.They were hoping I was a flash in the pan, giving them best. Open went my throttle again. Boa crept level, fifty feet below: held them: sailed ahead into the clean and lonely country. An approaching car pulled nearly into its ditch at the sight of our race. The Bif was zooming among the trees and telegraph poles, with my scurrying spot only eighty yards ahead. I gained though, gained steadily: was perhaps five miles an hour the faster. Down went my left hand to give the engine two extra dollops of oil, for fear that something was running hot: but an overhead Jap twin, super-tuned like this one, would carry on to the moon and back, unfaltering.We drew near the settlement. A long mile before the first houses I closed down and coasted to the cross-roads by the hospital. Bif caught up, banked, climbed and turned for home, waving to me as long as he was in sight.(The Mint, part III, ch.16)

А вот еще "бристоль" в восточных декорациях и в художественном исполнении

B.E.12
Выпущен летом 1916 г. Одноместный аэроплан с 1 или 2 орудиями, серии В.Е.(Bleriot Experimental). Модель была сочтена неудачной, использовалась как легкий бомбардировщик.
So our tiny Air Force was reduced to the B.E.12, a type so out of date that it was impossible for fighting, and little use for reconnaissance. (Seven Pillars of Wisdom, ch.CVIII)

А это тот самый, на котором летал Джунор, из того самого архива:
Junor, the pilot of the B.E.12 machine, now alone at Azrak, had heard from the disabled Murphy of the enemy machines about Deraa, and in his own mind decided to take the Bristol Fighter’s place, and carry out the air programme. So when things were at their thickest with us he suddenly sailed into the circus. We watched with mixed feelings, for his hopelessly old-fashioned machine made him cold meat for any one of the enemy scouts or two-seaters: but at first he astonished them, as he rattled in with his two guns. They scattered for a careful look at this unexpected opponent. (Seven Pillars of Wisdom, ch.CIX)


DH9A ('Nine Acks')
Сконструирован в 1918 году. Расширенная и улучшенная версия DH-9, биплан-бомбардировщик.
In this stream of light puny figures, eight or ten of them, swim, at a game of push and pull around the glitter-winged Bristol Fighters or Nine Acks. (The Mint, part III, ch.7)


Вражеские:
«Пфальц D-III»
Сконструирован в августе 1917 г. Германский истребитель, не отличавшийся большой мощностью, но высокоманевренный. Использовался в основном для атаки на наблюдательные батальоны.
Peake fired his first charge, like a poplar-tree of black smoke, with a low following report; and the first Turkish machine got up and came for us. Nuri Said and I fitted admirably under an outcrop of rock, fissured into deep natural trenches, on the hill's southern face. There we waited coolly for the bomb: but it was only a reconnaissance machine, a Pfalz, which studied us, and returned to Deraa with its news. (Seven Pillars of Wisdom, ch.CIX)


«Альбатрос D I»
Cконструирован летом 1916 года – немецкий одноместный истребитель, с 2 пулеметами. Дополнительную надежность ему придавала обшивка фюзеляжа из фанеры, а не из ткани.
Bad news it must have been, for three two-seaters, and four scouts and an old yellow-bellied Albatros got up in quick succession, and circled over us, dropping bombs, or diving at us with machine-gun fire.(Seven Pillars of Wisdom, ch.CIX)
At the corner of the aerodrome by the south end of the station we struck over towards the town. There were old Albatros machines in the sheds, and men lounging about. (Seven Pillars of Wisdom, ch.LXXX)

@темы: фотографии, RAF, оружие

---

[tes3m]

В книге воспоминаний "To keep the ball rolling" писатель Энтони Пауэлл рассказывает о том,что однажды произошло с его знакомой, Джулией Пэйкенхэм, на обеде у художника Огастеса Джона, который обычно не представлял друг другу гостей, так как некоторых и сам не знал и не всегда различал среди присутствующей молодежи "кто его дети, кто его внуки, кто его теперешние подружки, кто теперешние подружки его сыновей, а кто попал в его дом впервые". Перед тем, как гости вошли в столовую, "Джулия заметила незнакомого ей невысокого человека, который показывал признаки того, что он чувствует себя обделенным вниманием. Это легко могло оказаться правдой, так как Джон предоставлял гостям самим о себе заботиться. Когда пригласили к столу и Джулия прошла в дверь вместе с этим гостем, стало видно, что на столе возле приборов положены карточки с именами, хотя они были и не нужны. Маленький человек заметил:
- Хотелось бы знать, написано ли имя "Шоу" на моей карточке?
Джулия спросила:
- Почему вам хотелось бы это знать?
- Потому, что у меня несколько имен.
- В самом деле?
Джулия закрыла тему, поскольку не видела причин развивать дальше такое до некоторой степени эгоистическое начало разговора.
Покидая дом Джона, Генри Лэм*, который, должно быть, чаще встречал этого гостя и не испытывал к нему большой привязанности,упомянул о том, что присутствовал Т.Э.Лоуренс, потом, возможно, коснувшись завершения его службы в РАФ. Лоуренс оказался той персоной, которую Джулия отказалась умиротворять".(перевод мой.)
To keep the ball rolling Anthony Powell 2001 Стр. 337См.
* Генри Лэм - художник. О нем. Участвовал в Первой мировой - служил в Палестине под началом Алленби.Вот эту его картину Т.Э.Лоуренс использовал в качестве одной из иллюстраций в "Семи столпах мудрости"

Еще одна картина - Eleven o'clock in the Forecastle

Мне кажется, рассказ основан на реальности, т.к. поведение Лоуренса вполне узнаваемо. Вспоминается рассказ о том, как писательница Ребекка Уэст пригласила его в гости, а он приехал на своем мотоцикле не тогда, когда был приглашен, а когда вздумалось, не застал дома хозяйку, пошел на кухню и два часа рассказывал о своих арабских приключениях кухарке. Но Пауэлл, как и Джулия, чувствуется, не одобряют ТЭЛ, считают его поведение признаком суетности и эгоцентризма. Ну да, он был эгоцентриком, но это выражалось часто очень по-детски. А в оценке этого эпизода еще имеет значение время, когда он происходил. ТЭЛ в тревоге ожидал увольнения из РАФ, не представляя, как будет жить дальше. Ему было и так не по себе, а тут еще он оказался среди незнакомцев (и Генри Лэм его не любил и общаться с ним тоже не захотел). Долго чувствовать себя ненужным и неинтересным он не мог.Естественно, он сперва страдал молча, потом стал крутиться и вертеться, ожидая, что кто-нибудь с ним заговорит. Потом попытался первым завязать разговор. Разговаривать с незнакомцами было не принято, но он рассчитывал, что дама или догадается кто он такой (могла ведь интересоваться Лоуренсом Аравийским и знать, что он взял себе фамилию Шоу), или хотя бы начнет расспрашивать, почему у него много имен. Но дама попалась нелюбопытная.
upd От FleetinG_

"А у вас много вымышленных имен?" Он ответил: "Совсем немного". "И много национальностей?" "Всегда ирландец" - твердо отвечал он.

Похоже, на том же вечере попалась и более любопытная дама Хотя не ручаюсь, что это не тот же самый эпизод в другом пересказе
Lady Pansy Lamb, one of my correspondents, told this stоry of meeting Lawrence toward the end of his life:
Finally I met Lawrence - I can't remember exactly when, but not long before his death. It was a Christmas dinner at the Johns. There was a crowd of people, amongst them a little bright-eyed man in a white sweater, who I thought was perhaps the local garage-man whom the Johns were befriending - No introductions, but we all had our places marked with our names and my younger sister found herself next to the stranger. This was her account of his conversation - He picked up his name ticket and said: "Ah - Shaw - I wondered what name they would put." My sister, in the dark, thought he was joking, and asked, "Have you many aliases?" He replied, "Quite a few". "And many nationalities?" "Always Irish", he answered firmly.

Леди Пэнси Лэм, одна из моих корреспонденток, рассказывала о том, как она встретилась с Лоуренсом под конец его жизни:
"Наконец я встретила Лоуренса - точно не могу вспомнить, когда, но незадолго до его смерти. Это было на рождественском ужине у Джонсов. Там было множество людей, и среди них маленький человек с яркими глазами, в белом свитере, и я подумала, что он, может быть, здешний автомеханик, с которым Джонсы сдружились. Никого не представляли друг другу, но у каждого на его месте была табличка с фамилией, и моя младшая сестра оказалась рядом с незнакомцем. Она так передает эту беседу: он взял табличку с фамилией и сказал: "А, Шоу - я все гадал, какую фамилию они напишут". Моя сестра, озадаченная, подумала, что он шутит, и спросила : "А у вас много вымышленных имен?" Он ответил: "Совсем немного". "И много национальностей?" "Всегда ирландец" - твердо отвечал он.

(Mack, страница четыреста шестьдесят какая-то, по указателю Irish Academy of Letters)"
Леди Пэнси Лэм - сестра Джулии, жена того самого художника Лэма. Видимо, Пауэлл не запомнил всего рассказа. Или Джулия рассказала не всё. А "всегда ирландец" - это хорошо. Напоминает Пратчетта:
- Вон та лавка, видишь?.. Она и вчера там была?
- Конечно... Она была здесь всегда. Долгие годы.
- А вчера она тоже была здесь долгие годы?

запись создана: 11.07.2009 в 03:20

@темы: отзывы о ТЭЛ, внешность ТЭЛ, черты характера ТЭЛ

---

"Это самая сильная вещь, какую я когда-либо читал"

[tes3m]

Рассказ Форстера "Доктор Вулэкотт" произвел на Т.Э.Лоуренса необыкновенное впечатление. За полтора месяца до того, как он его прочел, ТЭЛ писал, что не решается читать гомоэротический роман Форстера ("Морис"), так как боится узнать об авторе слишком много и не хочет, чтобы тот узнал слишком много о нем самом (я еще буду подробнее писать об их дружбе). Однако о гомоэротических рассказах он же написал: "Мне жаль, что ваш рассказ не подходит для публикации. Вы говорили, что и другой не будет широко распространяться. Не потому, что в нем есть что-то плохое, а потому что набегут плохие люди и будут разевать рты против вас. Какая жалость, что должны существовать подобные твари". (T.E.Lawrence to E.M.Forster 8.IX.27) Это письмо есть на сайте, а вот того, в котором он делится впечатлением от рассказа "Доктор Вулэкотт", нет. Но я нашла отрывок из него в примечаниях к письмам Э.М.Форстера:
"Это самая сильная вещь, какую я когда-либо читал. Я почти заболел из-за нее и все еще не нашел в себе достаточно смелости, чтобы перечитать ее еще раз. Когда-нибудь я напишу вам о ней, как она того заслуживает. Великая честь получить возможность прочитать такую вещь, как эта. Вирджиния [Вулф], очевидно, ее не видела, иначе она не написала бы так много чепухи в своей заметке о вас. В этой заметке есть и много хорошего, мне она понравилась. Но Вирджиния явно видела вас только с той стороны, что открыта общественности. Или же она не отличает видимость от сущности. Послушайте, я надеюсь, вы знаете, какая все же замечательная вещь "Доктор Вулэкотт". В ней больше взрывной силы, чем во всем, что мне когда-либо встречалось. А самое необыкновенное заключается в том, что вы вот так запросто разговариваете с нами, простыми смертными". (перевод мой, редактировала  amethyst deceiver)

По-английски

'It's the most powerful thing I ever read. Nearly made me ill and I haven`t yet summoned up the courage to read it again. Some day I`ll write you properly about it. A great privilege, it is, to get a thing like that. Virginia [Woolf] obviously hadn't seen it: or she wouldn't have put so much piffle in her note on you. Which note also holds some very good stuff. I liked it: but she has only met the public side of you,apparently. Or else she doesn't know the difference between skin & bone. I say, I hope you know what a wonderful thing Dr. Woolacott is. It is more charged with the real high explosive than anything I've ever met yet. And the odd extraordinary thing is that you go about talking quite carefully to us ordinary people. How on earth' (Letter to EMF, 27 October 1927. KCC.) Цитирую по Selected Letters of E.M. Forster: 1921-1970 т.2 - 1985 стр.82
Последняя фраза выглядит неумеренным самоумалением, но именно так Лоуренс и писал о себе и Э.М. Форстере: "...when you, who are one of the shining ones of the English language, say nice things... well, you can't imagine how the worm then tries to uplift itself! I am not impugning your imagination, in that remark, but your worminess. Never having been a worm, you can't really know a worm's feelings". T. E. Lawrence to E. M. Forster 28/8/28. А о чести прочитать рассказ он пишет потому, что Форстер показывал гомоэротические сочинения лишь немногим избранным: "Most of the other stories remained unpublished because of their overtly homosexual themes; instead they were shown to an appreciative circle of friends and fellow writers, including Christopher Isherwood, Siegfried Sassoon, Lytton Strachey, and T.E.Lawrence." тут Заметка В.Вулф, о которой идет речь в письме - тут, стр 332


ДОКТОР ШЕРСТИХЛОП ('Dr Woolacott') Э.М.Форстера

Из обиталища теней
пришли мы в этот мир.
Цимбелин, V, 4

1

Люди, их было несколько, пересекали парк...
Клесант сказал себе: «Теперь, когда я навсегда забросил скрипку, нет ничего, что помешало бы мне прожить долгие годы». Сказав это, он откинулся на спину с уверенностью, что заглянул правде в глаза. Оттуда, где он лежал, было немного видно сад и немного парк, немного поле и немного реку, и было немного слышно, как играют в теннис; всего понемногу — это ли не благо, и не это ли прописал доктор Шерстихлоп? Нового обострения болезни ждали с недели на неделю. Он никогда не сможет ни путешествовать, ни жениться, ни управлять поместьем, да ведь он и не хотел многого, он вообще немногого хотел. Электрический звонок соединял его с домом, невозможно прекрасным и чуточку тревожным домом, в котором умер его отец, да ведь не очень тревожно и не так уж плохо лежать под нежарким солнцем и наблюдать за бесцветными, размытыми фигурами сельских жителей...
Не было ровным счетом ничего, что помешало бы ему прожить долгие годы.
«Наступит 1990-й, быть может, даже 2000-й год, а я буду по-прежнему молод», — думал он. Тут он помрачнел, ибо в 2000-м году доктора Шерстихлопа наверняка уже не будет в живых и, возможно, никто не сумеет грамотно продолжить лечение. От опасений разболелась голова. Деревья и трава стали черными и темно-красными, и он потянулся к звонку. Но удержался, успокоенный приближением людей. Они, по всей видимости, искавшие тут грибы, успокаивали его своей несуразностью. В парке не росло грибов. Он почувствовал к ним расположение и тихо позвал:
— Идите сюда.
— Ага, — донесся ответ.
— Я хозяин этого поместья, подойдите ко мне, не бойтесь.
Приведенный в движение, отвечавший перелез через ограду парка. Клесант на такое не рассчитывал и, боясь, что это его утомит, добавил:
— Здесь вы не найдете грибов, но в доме вам дадут пить и все что пожелаете.
— Сэр, так вы, говорите, хозяин этого поместья?
— Да. Во всяком случае, так меня называют.
— Тот, что хворает?
— Да, тот самый.
— Как мне вас жалко.
— Спасибо, спасибо вам, — сказал юноша, тронутый нежданной крупицей сочувствия.
— Сэр...
— Не бойтесь. О чем вы хотели спросить? — ободряюще улыбнулся он.
— Чем вы хвораете?
Клесант замялся. Обычно он уходил от такого вопроса, но в это утро он ему даже обрадовался, словно дружеский взгляд, рыскавший в поисках несуществующего сокровища, заметил и его мимоходом. И он ответил:
— Видимо, тем, что хочу быть самим собой! Знаете, это называют функциональным расстройством. Органических нарушений нет. Вероятно, от этого нельзя умереть, но сердце плохо влияет на мои нервы, нервы — на желудок, затем появляются головные боли и я не могу уснуть, а это плохо сказывается на моем сердце, и вновь все идет по кругу. Впрочем, сегодня утром мне гораздо лучше.
— А когда вы окончательно поправитесь?
Клесант рассмеялся едким смехом вечного инвалида.
— Когда поправлюсь? Это совсем другой вопрос. Зависит от множества причин. Насколько осторожен я в жизни. Следует избегать всяческих волнений, мне нельзя утомляться, я не должен… — Он хотел сказать «не должен близко сходиться с людьми», но какой смысл использовать выражения, которые будут непонятны наемному усадебному работнику, а именно на такого и смахивал незнакомец, поэтому Клесант закончил так: — Я должен все делать так, как мне велит доктор Шерстихлоп.
— О, Шерстихлоп…
— Конечно! Вы его знаете. Его здесь всякий знает, это чудесный доктор.
— Да, я знаю Шерстихлопа.
Клесант поднял глаза, заинтригованный определенностью, прозвучавшей в его голосе.
— Шерстихлоп, Шерстихлоп... Ну, я, наверно, пойду.
Не вполне так, как он сюда пришел, незнакомец перемахнул через забор, остановился, повторил: «Шерстихлоп!», и быстро стал догонять приятелей, которые почти уже скрылись из виду.
На сей раз слуга ответил на звонок. В первый раз звонок почему-то не зазвонил, что могло бы стать большой досадой, если бы посетитель оказался утомительным. Маленький инцидент теперь был исчерпан, и более ничто не нарушало покой этого утра. Парк, сад, звуки тенниса — все приобрело прежние пропорции, но Клесанту казалось, что все стало приятнее и осмысленнее, чем было раньше, что цвет травы и очертания деревьев наполнились красотой, что солнце не просто так пересекало небосвод, что легкие облачка, подгоняемые западным ветром, двигались словно вопреки судьбе и приглашали его следовать за ними.

2

Постепенность выздоровления… чай в оружейной комнате. Оружейная, великолепный зал во времена старого помещика, сколько энергии протекло через нее — интеллектуальной и телесной! Теперь книжные шкафы были заперты, трофеи между ними заброшены, высокий узкий потайной шкаф для хранения удочек, скрытый в деревянной панели, хранил лишь склянки с лекарствами да кислородные подушки. И все же оружейная служила для Клесанта самой тесной связью с миром нормальных людей, ибо его домочадцы пили чай тоже здесь, в оружейной. Тут не смолкали невинные беседы, когда они сновали туда-сюда по своим делам, словно птицы, тревожа его лишь наружным блеском своего оперения. Он ничего не знал о них, хотя они были его опекунами, его близкими; даже какой у кого пол — и то не запечатлелось ясно в его мозгу. Водруженный на пьедестал дивана, он слышал, как они обсуждают свои желания и планы и дают понять, что они полны страстных порывов, в то время как он отгородился ото всех стеной своих дум.
Он думал о музыке.
Неужто не может быть и речи о том, что в один прекрасный день он опять возьмет в руки скрипку? Он чувствовал себя лучше, утро в саду явилось хорошим началом дня, потом он восстановил силы во время сна. И теперь его наполняло томительное желание, и разве скрипка не способна его удовлетворить? Эффект мог получиться иным, желание могло превратиться в боль, но даже боль казалась маловероятной в этом добром доме, в этом доме, который не всегда был к нему добр, но в тот день был определенно к нему благосклонен.
В его мысли вторгся незнакомец: молодой человек, хорошо, разве что несколько провинциально, одетый, с приятным и решительным выражением на лице. В этот дом часто приходили люди по каким-то делам и вскоре уходили. Гость остановился посередине комнаты, заметно смущаясь. Никто не поинтересовался, зачем он здесь, потому что в комнате никого не было: все разошлись, пока Клесант предавался своим размышлениям. Вынужденный на минуту оторваться, Клесант сказал:
— Простите... Я думал, вам нужен кто-то другой.
Тот улыбался и мял в руках картуз.
— Боюсь, я не должен принимать вас один. Ведь в каком-то смысле я инвалид и сегодня первый день на ногах. Я страдаю одним из тех проклятых недугов, что зовется функциональным расстройством. К счастью, никаких органических нарушений.
Улыбаясь еще шире, гость вставил:
— Ага!
Клесант схватился за сердце, вскочил, сел опять, разразился смехом. Ведь это был тот самый усадебный работник, который давеча шел по парку.
— Я, верно, застал вас врасплох и, как видно, порядочно напугал, — радостно воскликнул он. — Я пришел за выпивкой, что вы мне посулили.
Клесант не мог говорить от смеха. Казалось, комната — и та веселится! Это была такая потеха!
— Когда вы меня пригласили сегодня утром, я был в рабочей одежде, вот я и решил: дай-ка помоюсь, побреюсь хорошенько, да и зайду, объясню что к чему, — продолжал он уже более серьезно. Было в его голосе нечто свежее и терпкое, и это волновало сердце юноши.
— Но кто же вы на самом деле, и у кого вы служите?
— У вас.
— О, чепуха, не говорите глупостей.
— Это не чепуха и никакие не глупости. Я один из ваших сезонных рабочих. Еще не примелькался, тут вы правы. И все же я вкалываю на вас вот уже три месяца. Спросите управляющего, коли не верите. И что еще хочу узнать — все время думаю о вас — как ваше здоровье?
— Лучше... потому что встретил вас в это утро!
— Вот и отлично. А теперь вы наглядитесь на меня еще и днем, и совсем поправитесь.
Последняя фраза была дерзка, и гость, произнеся ее, лишился большего, чем успел обрести. Его слова напомнили Клесанту, что он виноват в том, что позволил себе смех и резкие движения, и он ответил с укором в голосе:
— Совсем поправиться и почувствовать себя лучше — это далеко не одно и то же. Боюсь, никто не может поправиться, если болит душа. Простите, беседа меня утомляет. Это очень вредно для сердца.
И он закрыл глаза. И тут же открыл их снова. За короткое мгновение полутьмы его успело посетить курьезное, но приятное ощущение. Между тем перед ним продолжал стоять тот же молодой человек, только теперь уже в дальнем углу комнаты. Он улыбался. Он был дивный: свежий, как маргаритка, и сильный, как жеребенок. От его застенчивости не осталось и следа.
— Спасибо за чай, за угощеньице, — сказал он, закуривая сигарету. — А теперь о том, кто я такой. Я фермер — или, вернее, собираюсь стать фермером. Пока я всего-навсего чернорабочий, за кого вы меня и приняли сегодня утром Я не то чтобы наряжался нарочно или придуривался со своей болтовней. Немудрено сказать «Ага!», особенно когда ты оробел.
— Я вас испугал?
— Да, потому что я сперва вас не заметил.
— Мне показалось, вы искали грибы.
— Так оно и было. Мы всегда собираем грибы, когда проходим по парку, а потом продаем их на базаре. Я целое лето провел с этими людьми, вашими временными и постоянными рабочими, вроде меня, с бродягами, — я работал наравне с ними, думал, как они, если они вообще о чем-то думают. — Он помолчал. — Мне они нравятся.
— А вы им?
— Как сказать... — Он засмеялся, снял с пальца кольцо, подержал его на ладони, посмотрел и надел опять. Все его движения были точными и немного странными. — У меня совсем нет гордыни, да и с чего бы? Все что у меня есть — это мое здоровье, но и его я не всегда имел. Я знаю, что такое быть калекой, хотя нынче об этом никто и не догадается.
Он нежно посмотрел на Клесанта. Казалось, он говорил ему: «Подойди ко мне, и ты станешь таким же счастливым и сильным, как я». Затем он вкратце рассказал о своей жизни. Он коснулся лишь фактов, и к концу рассказа их набралось очень много. Его повествование предстало мужественной, чуточку романтичной историей, — ничем, однако, не примечательной. Ему уже исполнилось двадцать два года, он был сыном механика из Вулвергемптона. Два его брата тоже были механики, но сам он всегда брал пример с материнской родни и поэтому предпочитал сельскую жизнь. Все каникулы проводил на ферме. Потом война. После войны всерьез увлекся земледелием и прошел курс в Сиренстере. Учение завершилось прошлой весной, курс он окончил успешно, и родственники хотели было ссудить его деньгами, но сам он чувствовал, что после всего «стал чересчур мудреным», и решил «покопаться в навозе», понять народ, вместо того чтобы умствовать о народе. «А то потом будет слишком поздно». Так вот и пошел он куда глаза глядят, налегке, со сменой приличной одежды в чемодане, и порой, шутки ради, он доставал ее оттуда и наряжался. Он описал поместье, рассказал, какой хороший человек их управляющий, как сильно огорчается простой люд из-за болезни молодого господина и как много у него самого свободного времени, практически все вечера. Потушив сигарету, он спрятал то, что осталось, про запас в сумку, положил руки на колени и улыбнулся.
Наступило молчание. Клесант не знал, что сказать, и затрепетал.
— А звать меня...
— Да, конечно, как ваше имя?
— Позвольте, я напишу, и адрес тоже. Я оставлю вам оба моих адреса в Вулвергемптоне, а еще адрес моей здешней хозяйки, поэтому если вы когда-нибудь... У вас есть карандаш?
— Да.
— Не вставайте.
Он подошел и опустился на диван. От его тяжести диван всколыхнулся и осел. Тепло и сладость его тела поймали Клесанта в сети.
— А бумаги-то нет.
— Ничего, — сказал Клесант. Сердце его бешено колотилось.
— Лучше поговорим, верно?
— Да.
— Или даже не будем говорить... — Рука его оказалась близко, взгляд летал по комнате, которая стала наполняться золотой мглой. Он поманил, и Клесант очутился в его объятиях. Клесант часто гордился своей болезнью, но никогда — своим телом. Он никогда не помышлял о том, что его тело может порождать желание. Внезапное открытие выбило его из колеи, он пал со своего пьедестала, но не один, теперь было за кого держаться: широкие плечи, загорелая шея, губы, прикоснувшиеся к нему, чтобы прошептать: «И к черту Шерстихлопа!»
Шерстихлоп! Он совсем забыл о существовании доктора! Это слово прогрохотало меж ними и взорвалось отрезвляющей вспышкой, и он увидел в свете лет, которые уже миновали и которые еще грядут, как по-дурацки он себя вел. Легко сказать, к черту Шерстихлопа! Что за мысли! Его очаровательный новый друг, должно быть, сумасшедший. Он вздрогнул, отпрянул и воскликнул:
— Да как же вы можете такое говорить?
Тот не отвечал. У него был довольно глупый вид, он тоже отпрянул и забился в дальний угол дивана, утирая лоб. Наконец он вымолвил:
— Это плохой доктор.
— Отчего же? Он наш семейный врач, он лечит всех у нас в округе!
— Я не хотел показаться грубым, просто вырвалось. Мне просто необходимо было это сказать. Наверно, это прозвучало нелепо.
— Ладно, тогда все в порядке, — промолвил мальчик, которому очень хотелось быть утешенным. Но сияние прошло, и никакими усилиями его нельзя было воскресить.
Молодой человек достал недокуренную сигарету и поднес ее к губам. Видно было, что он порядком обеспокоен.
— Быть может, все же лучше будет объяснить, что я имел в виду? — спросил он.
— Как хотите, это неважно.
— У вас есть спички?
— Боюсь, что нет.
Он отошел в дальний угол комнаты и сел там. Потом заговорил:
— Буду с вами совершенно откровенен — я не пытаюсь морочить голову своим друзьям, как это делает ваш доктор. Только мне невыносимо сознавать, что этот тип приходит в ваш дом — в этот роскошный дом — а вы, такой богатый и важный на первый взгляд, в то же время так беззащитны и обмануты. — Голос его дрогнул. — Ладно, не будем об этом судачить. Вы правы. Мы нашли друг друга, а все остальное неважно, ведь был всего один шанс на миллион, что мы друг друга найдем. Я ради вас готов на все, даже на смерть, но и вы должны кое-что сделать для меня, притом немедля: откажитесь от услуг Шерстихлопа.
— Лучше объясните, чем он вам насолил, вместо того чтобы разводить сентиментальную болтовню.
Гость тотчас ожесточился:
— Разве я был сентиментален? Ну хорошо, скажу. Шерстихлоп никого никогда не вылечил — вот чем он мне насолил, а ведь это для врача большой недостаток. Хотя я могу ошибаться.
— Да, вы ошибаетесь, — молвил Клесант. Одно только повторение имени доктора привело его в равновесие. — Я наблюдаюсь у него многие годы.
— Надо думать.
— Конечно, я не такой, как все, я нездоров, для меня неестественно быть здоровым, я не показатель, но вот другие…
— Кто это — другие?
И в этот момент имена благополучно исцеленных доктором Шерстихлопом вылетели у Клесанта из головы. Они всегда прочно сидели в его памяти, а тут вдруг, стоило им понадобиться, сразу исчезли.
— Все ясно, — сказал незнакомец. — Шерстихлоп, — продолжал повторять он. — Шерстихлоп! Я давно за ним слежу. Что за жизнь после двадцати пяти? Импотенция, слепота, паралич. А что за жизнь до двадцати пяти, если ты не в добром здравии? Шерстихлоп! Даже бедняку не спастись. Плач, хромота, нытье, склянки с лекарствами, гноящиеся раны — и в деревне то же самое. Добренький доктор Шерстихлоп не даст, чтобы все это прекратилось... Вы считаете меня сумасшедшим, но это вы не сами так думаете: Шерстихлоп вбил вам в голову эти больные мысли уже готовыми.
Клесант вздохнул. Он посмотрел на руки гостя, теперь крепко сцепленные, и ему захотелось вновь ощутить их объятия. Ему всего лишь надо было сказать: «Очень хорошо, я сменю доктора», и тогда сразу же... Но он никогда не колебался. Жизнь до 1990-го или даже до 2000-го года оставалась более веским аргументом.
— Он продлевает людям жизнь, — настаивал Клесант.
— Жизнь для чего?
— Притом люди никогда не забудут о его удивительно жертвенном служении во время войны.
— Неужели? Я был свидетелем этого служения.
— О!.. Значит, вы знали его во Франции?
— Неужели! Он посвящал своему удивительно жертвенному служению дни и ночи, но ни один, к кому бы он ни прикоснулся, не выздоровел. Шерстихлоп дозировал лекарство, Шерстихлоп делал прививки, Шерстихлоп оперировал, Шерстихлоп даже произносил добрые слова, но телега, как говорится, ни с места.
— Вы тоже лежали в госпитале?
— Ага, осколок. Эта рука — кольцо, и все прочее, — была расплющена и исковеркана. Голова — теперь волосы на ней растут густо, но тогда были мозги наружу, и то же самое кишки, я был просто кусок мяса. Идеальный случай для Шерстихлопа. Вот он и набросился на меня со своим: «Сейчас я тебя заштопаю, сейчас залатаю», сама нахрапистость, да я его сразу раскусил, даром что был совсем мальчишка, и отказался.
— А разве в военном госпитале можно отказываться?
— Отказаться можно где угодно.
— А ведь и не подумаешь, что вы были ранены. Теперь с вами все в порядке?
— Да, спасибо, — и он продолжил свои сетования. Симпатичный фиолетово-серый костюм, большие добротные ботинки и мягкий белый воротничок — все напоминало рассудительного сельского парня в выходной день, возможно, на свидании: работника или фермера, но в любом случае деревенщину. Однако всему этому сопутствовала навязчивая, больная идея времен войны, желание отомстить человеку, который никогда не причинил тебе зла и, вероятно, уже забыл о твоем существовании. — Он сильнее меня, — сердито сказал гость. — Он может бороться в одиночку, а я не могу. Самый большой мой недостаток — это то, что я совсем не могу бороться в одиночку. Я рассчитывал на вашу помощь, но вам легче предать меня, а ведь сперва вы сделали вид, будто со мной заодно, нехороший вы человек.
— Послушайте, вам пора уходить. Столь долгая беседа губительна для моего здоровья. Мне просто запрещено переутомляться. Я и так далеко вышел за границы дозволенного, к тому же я все равно не разделяю взгляды такого типа. Вы сами найдете выход или мне позвонить слуге?
В обивку дивана был вмонтирован электрический звонок.
— Я уйду. Думаете, не понимаю, что стал вам в тягость? Не волнуйтесь, вы меня больше не увидите. — И он напялил свой картуз и потопал к дверям. Обычная жизнь этого дома ворвалась в оружейную, когда он их распахнул: слуги и домочадцы разговаривали в коридорах и в передней. Это ошеломило его, он повернул назад, совершенно переменившись, и даже раньше, чем он успел что-то сказать, у Клесанта возникло ощущение невероятной катастрофы, надвигающейся на них обоих.
— А есть отсюда другой выход? — в тревоге спросил гость.
— Нет, конечно же нет. Уходите тем же путем, что пришли.
— Я не сказал вам, но, по правде говоря, я в беде.
— Как вы можете! Мне нельзя волноваться, от этого усиливается моя болезнь, — заныл тот.
— Я не могу встречаться с этими людьми, они кое-что знают о моих французских делах.
— О чем это вы?
— Я не могу вам рассказать.
В зловещем молчании стало слышно, как неистово стучит сердце Клесанта, и хотя дверь была теперь закрыта — все равно сквозь нее проникали голоса. Они приближались. Незнакомец ринулся к окну и попробовал вылезти наружу. Он метался туда-сюда, растеряв всю свою свежесть, и хныкал:
— Спрячьте меня!
— Некуда.
— Но здесь должен быть...
— Только потайной шкаф, — сказал Клесант не своим голосом.
— Никак не найду, — задыхался тот, бестолково молотя кулаками по панели. — Сделайте же это ради меня. Откройте. Они идут.
Клесант с трудом поднялся, проковылял через всю комнату к шкафу, отворил его, и гость нырнул и спрятался там, и вот как все это кончилось.
Да, так все и кончается, вот что получается из-за доброты к красивым незнакомцам и желания их потрогать. А ведь доктор Шерстихлоп, зная обо всех его слабостях, предупреждал и об этой. Он опять забрался на диван, и уже там боль пронзила его сердце и застучала в переносицу. Он заболевал.
Голоса стали ближе, и с коварством мученика он решил, что ему надо делать. Он должен выдать своего недавнего друга, сделать вид, будто это он загнал его в шкаф, как в ловушку, закричать: «Откройте, он там!»...
Голоса ворвались. Говорили о звуках какой-то скрипки. Как выяснилось, игру на скрипке было слышно в огромном доме уже полчаса, но никто не мог обнаружить, откуда доносится звук. Играли всякую музыку: веселую, печальную, полную страсти. Но ни одна тема не была доведена до конца. Всегда обрывалась на середине. Великолепный инструмент. И вместе с тем такой несносный... делающий слушателя еще печальнее, чем если бы не играли совсем. Зачем нужна (спросил кто-то) такая музыка? Уж лучше абсолютная тишина, чем бесцельно нарушать наш покой. Дискуссия оборвалась, были замечены его страдания, и знакомым рефреном послышалось: «Позвоните врачу, позовите сиделку»... Да, она подступала опять — его болезнь, обыкновенное функциональное расстройство: сердце повлияло на нервы, мышцы и мозг. Он стонал, орал, но любовь умерла последней; извиваясь в конвульсиях, он продолжал кричать: «Не подходите к потайному шкафу, там никого нет!»
И потому они подошли. И там действительно никого не оказалось. Как повелось со смерти его отца, внутри было пусто, опрятно, несколько склянок с лекарствами на верхней полке и несколько кислородных подушек на нижней.

3

Коллапс... Вновь заработала машина разрушения без дальнейших отсрочек, и через несколько часов стало ясно, что механизм жизни завести уже нереально. И раньше, когда он заболевал, всегда бывало так, причем с каждым разом все хуже и хуже. Беспокойство и боль брали свое, потому что они были превосходно организованы. Спальня и прихожая перед спальней, где дежурила сиделка, ванная комната и крохотная кухонька пульсировали, точно нерв, в закоулке огромного дома, а всюду продолжалась обычная жизнь и домочадцы устраивали свои дела так, чтобы не беспокоить его.
Бред... Сиделка подходила к нему поминутно, производя медицинские процедуры и делая записи до прихода врача. От этого ему не становилось лучше, лишь хуже, но болезнь, подобно здоровью, имеет свою гармонию, и по мере ее неторопливого наступления уже прозвучал посул: «Ты будешь жить — жить, чтобы стариться».
— Я в чем-то виноват, скажи мне, в чем?
Ему радостно было унижаться перед своей болезнью, благо, подобная беседа имела место не в первый раз.
— В близости, — ответила болезнь.
— Помню... Не наказывай меня на этот раз, позволь мне жить, и впредь я буду осторожен. О, спаси меня от него!
— От него разве? От тебя самого. Его не существует. Он — видение, которое ты вызвал в саду, потому что хотел внушить себе, что ты привлекателен.
— Я знаю, что я совсем не привлекателен. Я больше никогда не буду возбуждать себя, но он существует! Я уверен.
— Нет.
— Может, он мертв, но он существует.
— Нет. Он никогда не приходил в оружейную. Просто ты хотел, чтобы так было. Он никогда не садился на диван рядом с тобой, не делал любовь. Ты протянул карандаш, но его никто не взял, ты упал в его объятия, но никаких объятий не было, все это было запретным сном наяву. И когда в комнату вошли и отворили шкаф, твой мускулистый и умный работник, твой спаситель из Вулвергемптона в своем выходном платье — разве он там был?
— Нет, его там не было, — всхлипывая, ответил мальчик.
— Нет, его там не было, — прозвучало эхом, — но зато я здесь.
Болезнь начала припадать к земле, булькать и хрипеть. Были звуки борьбы, приступы рвоты, падение. Клесант, не сильно испугавшись, сидел на постели и всматривался в хаос. Кошмар прошел, ему стало лучше. Но что-то уцелело — эхо, говорившее: «Здесь, здесь». И, ему, неотрекшемуся, показалось, что босые ноги прошлепали к маленькому столику у его кровати, и полая, наполненная темнотой, оболочка наготы наклонилась к нему и, выдохнув, шепнула: «Здесь».
Клесанту не хотелось отвечать.
— Это конец, если ты... — Потом тишина. Потом, словно из механизма, два слога: — Ага.
Клесант, после раздумья, протянул руку во тьму и дотронулся до его живота.
— Я наслал на нее сон, когда проходил мимо, теперь мой час, я и не такое умею... — Казалось, то, что его присутствие заметили, придало ему сил. Он сказал: — Напомни мне мою историю, объясни, как я здесь оказался, вдохни в меня жизнь, и я буду живым, как прежде, когда соприкасались наши тела. — Он вздохнул. — А теперь пойдем ко мне домой, пусть даже это будет простая ферма. У меня достаточно власти. Уйдем отсюда хотя бы на один этот вечер, в мою земную обитель, где не мудрствуя правит... любовь. Ах, это слово — любовь. Из-за него меня и преследуют, они знают, что я еще в доме; любовь — это слово, с которым они не могут примириться. Теперь, наконец, я вспомнил.
Потом заговорил Клесант, вздохнув в свой черед:
— Я не знаю даже, что есть реальность — как же мне знать, что есть любовь? Знаю только, что она — волнение, а вот этого-то я как раз и боюсь. Не люби меня, кто бы ты ни был; ведь, в конце концов, это моя жизнь и никто не имеет права в нее вторгаться; после маленького сна приходит маленькая боль.
Его речь пробудила силу. Теперь другой отвечал более мощно, приводил примеры и доводы, придавал фразам яркость, какой они не имели прежде, в светлое время дня. Клесант был вовлечен в борьбу, но он не знал, зачем — чтобы избежать или чтобы достигнуть навязчивого присутствия? На всяком пути неизменно стоял барьер, неизменно — его собственная натура. Он стал звать, чтобы пришли люди, и противник, прибывая в очаровании и мощи, поразил их смертью прежде, чем те успели проснуться и прийти на помощь. Его домашние погибли, вся земля оскудевала, еще одно мгновение — и он останется наедине со своим духом — и тут сквозь стену дома он увидел огни автомобиля, мчащегося через парк.
То был доктор Шерстихлоп. Долгожданный.
И чары мгновенно рассеялись, мертвые ожили и сошли вниз по лестнице, чтобы встречать вселенского повелителя жизней; а он — он был оставлен с человеческим существом, которое злоупотребило гостеприимством и было застигнуто врасплох, и начало двигаться ощупью, натыкаясь во тьме на мебель, наставляя синяки на свое беззащитное тело и шепча: «Спрячь меня».
И Клесант опять сжалился над ним и отвернул одеяло, и они укрылись.
Голоса приближались громадной толпой, это доктор Шерстихлоп вел свое воинство. Они прижимались друг к другу, они сплетались, они обнимались и сходили с ума от наслаждения, и все же извне прорывалась тяжелая поступь того воинства.
— Сюда идут.
— Они разлучат нас.
— Клесант, хочешь я заберу тебя отсюда?
— А ты по-прежнему в силах?
— Да, пока меня не увидал Шерстихлоп.
— Но как твое имя?
— У меня нет имени.
— А где твой дом?
— Шерстихлоп называет это могилой.
— И в ней я буду с тобой?
— Это я тебе обещаю. Мы останемся вместе на веки веков, мы никогда не будем болеть и никогда не состаримся.
— Тогда бери меня.
Они сплелись еще сильнее, их губы соединились, чтобы не размыкаться, и в этот момент Клесант был сражен ударом туда, где сосредоточена жизнь, и доктор Шерстихлоп, прибывший слишком поздно, нашел его мертвым на полу.
Доктор внимательно обследовал комнату. Ему предстала обычная картина, и все же что-то напоминало ему совсем другое место. Из Франции приплыло смутное видение госпитальной палаты и неясный звук его собственного голоса, повторявший изувеченному рекруту: «Сейчас я тебя заштопаю, сейчас залатаю...»

1927 Перевод А.Куприна

Примечание

К сожалению, у меня нет оригинала. Но я прочла его начало и, мне показалось, что переводчик ошибся вот тут: "In 1990, why even 2000 is possible, I am young," he thought. По-моему, это не означает: "«Наступит 1990-й, быть может, даже 2000-й год, а я буду по-прежнему молод», — думал он". Герой думает, что он доживет до 1990, а то и до 2000, потому что сейчас он молод. Он не считает, что и тогда будет молодым. Еще мне не нравится, что переведена фамилия доктора, хотя я и понимаю, мне кажется, замысел переводчика. Текст перевода в сети нашелся только на сайте, о котором антивирус дает предупреждение, что "этот сайт атакует компьютеры", поэтому мы с  amethyst deceiver сами помещаем текст из сборника "Морис" изд. "Глагол".
Этот рассказ многим напоминает "леди Четтерли" (Например, Дж.Майерс пишет: "Perhaps the most interesting story is 'Dr Woolacott', a kind of Lady Chatterley's Lover in which Connie is omitted... "Homosexuality and literature, 1890-1930" Стр. 112) Интересно, что в 1929 году Лоуренс писал Эдварду Маршу (писателю, личному секретарю Черчилля и гомосексуалисту) о том, как его огорчает этот роман: столь ценимый им писатель тут, "в этой его "Леди Четтерли" пишет о какой-то чепухе - о сексе. Да кому он нужен, этот секс? ("D.H.L. has always been so rich and ripe a writer to me, before, that I'm deeply puzzled and hurt by this Lady Chatterley of his. Surely the sex business isn't worth all this damned fuss? I've met only a handful of people who really cared a biscuit for it." T. E. Lawrence to Edward Marsh 18.IV.29) Что-то он не писал ничего подобного, прочитав "Доктора Вулэкотта". А ведь, казалось бы, и там в центре всего произведения the sex business. Правда, не просто секс, а homosex* Но какая разница в оценках!
*Цитирую свой пост: "Томас Эдвард Лоуренс знал это слово и производные от него уже в 1929 году (может, есть и более ранние упоминания в его наследии, просто сразу не вспомню). Он писал тогда Роберту Грейвзу по поводу его произведений:

На официальном сайте этого письма нет, я взяла его в книге Эндрю Нормана "T.E.Lawrence. Unrevelling the Enigma", стр.117.

Еще об отношении ТЭЛ к этому рассказу

@темы: окружение ТЭЛ, masochism and sexuality, литература

---

О мужчинах и женщинах

[tes3m]

Шарлотта Шоу была верным другом и терпела, когда Т.Э.Лоуренс высказывал свои нелестные для женщин взгляды (скажем, в одном письме к ней в 1926 году он неодобрительно рассуждает о писательницах), но однажды очень любопытно откликнулась на его обычные дифирамбы мужскому полу. Строчку из "Семи столпов мудрости", в которой он пишет об английских солдатах как о "молодых чистых восхитительных парнях, исполненных силы счастья и способности приносить радость женщинам и детям", она прокомментировала так: "Чистые мужчины. "Чистые" - очень опасное слово. Я помню, вы его использовали в одном из ваших ранних писем к Дж.Б.Ш. Знаете ли вы на самом деле, à fond*, социологию хоть одной английской деревни? Поверьте старой женщине, только в очень исключительных случаях мужчины приносят женщинам радость. Знаете историю времен войны, как одна женщина, получая еженедельную пенсию, сказала: "Ох, надо признаться, война слишком хороша, чтобы длиться долго. Восемнадцать шиллингов в неделю и никакого мужа по ночам... Боже, я в раю!"(перевод мой).
*Досконально (франц.)
T. E. Lawrence Correspondence with Bernard and Charlotte Shaw 1922-1926 Jeremy and Nicole Wilson, eds. Woodgreen Common, near Fordingbridge, Hants: Castle Hill Press, 2000.cтр.106

@темы: окружение ТЭЛ, masochism and sexuality, быт и нравы эпохи

---

[Avallen]

Я о Лоуренсе по большому счету знаю только то, что он нравится Тесс. Поэтому я только вчера открыла радость в романе Желязны "Хрономастер".

1. Главный герой должен отправиться в частную вселенную, чтобы запустить там остановленное время. Вселенная называется Аравия.
Цитата:

...готов побиться об заклад, что ты не знаешь, откуда взялось название "Аравия"

— Слушай, Би, готов побиться об заклад, что ты не знаешь, откуда взялось название "Аравия".
Коломбина тут же послушно появилась на голоподушечке на капитанском мостике. Она оставалась в своем восточном костюме и невероятно собой гордилась, Корда не смог заставить себя приказать ей вернуться к обычному внешнему виду.
Впрочем, нужно сказать, что выглядела она просто великолепно — хоть сейчас отправляй в гарем.
— Нет, мне не пришло в голову выяснить, солнце мое, — ответила фигурка. -- А откуда взялось это имя?
Корда постучал пальцем по биографии.
— В середине двадцатого столетия на Земле шла вторая из войн, которые они называли "мировыми". Одной из самых интересных личностей того времени являлся человек по имени Томас Эдуард Лоуренс — гораздо более известный как Лоуренс Аравийский. Во время войны он главным образом имел дело с арабскими народами. Им было сложно выговорить его имя, поэтому они назвали его "Аравии" — так они произносили "Лоуренс".
— Не очень-то похоже, — заметила Коломбина. — Ну и какая мне польза от того, что я про него узнала?
— Иногда такое знание оказывается весьма кстати, — ответил Корда. — Владелец этой вселенной мог выбрать для нее имя случайно, однако я так не думаю. Интерес, который он проявляет к Т.Э. Лоуренсу, возможно, позволит нам понять его образ мышления.

2. Главный герой попадает в ванную комнату владельца Аравии (владельца зовут Двистор).
Цитата:

На дне бассейна мозаикой было выложено лицо...

В следующей комнате оказалась ванна. Пальмы в кадках накрывали тенью огромный квадратный бассейн с подогретой водой. На дне бассейна мозаикой было выложено лицо Двистора — как две капли воды похожее на лицо Лоуренса Аравийского; Корда даже подумал, что Двистор сделал себе пластическую операцию, чтобы добиться такого поразительного сходства. А может быть, он с самого начала был похож на Лоуренса, что и явилось причиной столь живого интереса к его личности. Корда решил, что ответ на этот вопрос он вряд ли когда-нибудь получит.

3. Перед главным героем внезапно появляется владелец Аравии.
Цитата:

Шейх Двистор стоял перед ними...

Шейх Двистор стоял перед ними, одетый как Лоуренс Аравийский на многих известных фотографиях: арабский тюрбан, безупречно белый, украшенный тонким плетеным шнуром, и такое же совершенно белое одеяние, а на поясе висел кривой ятаган в усыпанных самоцветами ножнах. Ладонь шейха так уверенно сжимала рукоять ятагана, что Корда не сомневался — правитель Аравии намерен пустить его в ход.

Да, космический корабль Двистора так и называется - "Лоуренс".

==
Упоминание о Лоуренсе, довольно сильно озадачившее меня и насмешившее Тесс, попалось еще в романе Желязны "Маска Локи".
Цитата:

...Египет уступит свою власть растущей Оттоманской империи турок

Между тем Египет уступит свою власть растущей Оттоманской империи турок. Она будет господствовать в этой земле следующие четыре столетия. В конце концов и империя начнет клониться к закату, уступая власть конгломерату шейхов под негласным руководством англичанина Т.Э. Шоу, более известного под боевым прозвищем Лоуренс.

Я как-то даже стесняюсь спрашивать, как на самом деле звали Лоуренса. Орлеанская девица?

@темы: образы ТЭЛ в искусстве

---

Don't let them try to restraint you - this is your only religion...

[FleetinG_]

А вот это, интересно, все уже слышали, или только меня застало врасплох?
текстуально
аудиально

@темы: музыка

---

Исайя Берлин о Лоуренсе.

[tes3m]

Об Исайе Берлине
Письмо Стивену Спендеру*
19 мая 1935
"Т.Э.Лоуренс умер этим утром. Он, должно быть, был привлекательной личностью, поскольку все его друзья так говорят. Таинственный конец. Он, должно быть, был единственным настолько знаменитым и настолько, как бы выразиться, ценным человеком, который ездил на мотоцикле:чувство классового сознания. Я жалею, что не встретился с ним в этом колледже: он обычно приезжал около двух ночи, в мое время. Говорят, он был простым и очаровательным, так что мы могли бы поладить". (Letters, 1928-1946 Isaiah Berlin 2004 стр. 125)
Однако в письме Элизабет Боуэн, написанном "до августа 1936", Исайя Берлин отзывается о Т.Э.Лоуренсе неодобрительно. Он пишет сперва, что не любит в природе того, что напоминает о приключениях: очень высокие горы, снежные вершины, бурные потоки и т.п. "Возвышенное в природе непосредственно связано с нацистскими героями, Т.Э.Лоуренсом, строками мистера Дея Льюиса об Одене как о хищной птице**, задиристом мальчишке и т.д. & и с моральным запугиванием. Это в свою очередь ведет к реакционному романтизму, к немцам, рыцарству & красоте опасности..." Из письма видно, что Берлин считал Лоуренса воплощением того типа героизма, который был ему неприятен.А также, может быть, поверил в слухи о близости Лоуренса к английским нацистам.
Любопытное совпадение: я хотела найти по-русски статью о Спендере, а нашла перевод стихотворения, в котором есть образы из числа тех, что отталкивают Берлина - Особенное счастье крови вечных весен, На скалах гибнущих... У вечных льдов, близ солнца, в вышине ...
*Кстати, Cтивен Спендер в 1970 году в лекции в Коннектикутском университете комментировал одобрительное изображение любовных отношений между мужчинами в "Семи столбах мудрости" так: "Он (Лоуренс) должен был быть по крайней мере подавлявшим свое влечение гомосексуалистом".(T. E. Lawrence‎ Stephen Ely Tabachnick 1978. Стр. 155)
**В оригинале kestrel - дословно пустельга. Это "птица из отряда соколообразных семейства соколиных" (Википедия) Название по-русски звучит не слишком подходяще для одобрительного сравнения.
Источник

@темы: отзывы о ТЭЛ

---

Т.Э.Лоуренс и Ноэль Коуард

[tes3m]

В 1930-м году Ноэль Коуард поставил свою пьесу "Частные жизни" и сыграл там одну из главных ролей. Партнершей его была актриса Гертруда Лоуренс,с которой он дружил. Одну из ролей сыграл совсем юный (23 года) Лоуренс Оливье. Ноэль Коуард и Гертруда Лоуренс в спектакле.
На репетицию пьесы пришел Т.Э.Лоуренс, с которым Ноэль Коуард познакомился в гостях у сэра Филлипа Сассуна, члена парламента, кузена Зигфрида Сассуна (кузены не общались, зато оба дружили с ТЭЛ).Как пишут в книге, "визит Аравийского героя в театр восхитил весь актерский состав", а потом все отправились искать какой-нибудь не модный ресторан - такой, чтобы Лоуренс мог не опасаться, что его там кто-нибудь узнает. Актриса Адрианна Аллен заметила, что Лоуренс не сводил глаз с Коуарда.
Далее они обменялись письмами. Цитирую из другой своей записи: "Лоуренс, пытавшийся "слиться с народом", служа рядовым в авиации (под именем Т.Э. Шоу), так и подписался в письме :"рядовой авиации №338171 Шоу". Коуард не оставил этого без внимания, написав: "Дорогой 338171, можно я буду звать вас 338?" Лоуренс ответил: "Дорогой Н. К., это отличный повод посмеяться: я и сам смеялся от души, и стольких людей смешил этим вашим "можно я буду звать вас 338?", что был слишком занят и счастлив, чтобы сразу ответить"."
Спектакль понравился ТЭЛ. Он написал Коуарду: "Лоуренс изумительна. Она играла почти так же хорошо, как вы сами". А вот Адрианна Аллен и Лоуренс Оливье ему там не понравились. (Интересно, когда Лоуренсу Оливье предлагали впоследствии сыграть роль Т.Э.Лоуренса, знал ли он, что тот не одобрил его игру? Было бы любопытно видеть его трактовку образа "Аравийского героя".) А ТЭЛ даже купил и прочитал саму пьесу и назвал ее в письме автору "превосходной прозой".
Кстати, когда Коуард прочитал "Чеканку", он обратил внимание, увы, не на стиль, а на то, что Лоуренс "презирал свое тело и... любил более здоровые тела других, более молодых, мужчин"(цитирую по T.E. Lawrence: biography of a broken hero. Harold Orlans. McFarland, 2002. стр.228)
Источники:1.Noël Coward: A Biography. Philip Hoare University of Chicago Press, 1998 стр.224-225.
2.Письма Лоуренса к Коуарду.. 6.IX.30; 5.10.30;
upd В письме Ф.Н. Даблдэю 2.9.30.ТЭЛ пишет: "I say, have you considered acquiring all the rights to Noel Coward? [16 words omitted] He writes English like Congreve, and when G.B.S. goes, will be the main force in the English theatre. I should nobble him, if nobbleable, on both sides of the Atlantic: if I were a publisher: but Lord, what a rotten publisher I should be." (Мнение лестное, как видите. Но интересно, что было пропущено (16 слов) публикатором писем?

@темы: окружение ТЭЛ, театр, литература, биография ТЭЛ

---

[tes3m]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[amethyst deceiver]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Уинстон Черчилль о Лоуренсе Аравийском.

[tes3m]

"Он был в своем арабском одеянии, оттенявшем все великолепие его облика. Торжественность его манер, точность его суждений, разнообразие тем, которых он касался в разговоре, и то, как он это делал, — все казалось возведенным до степени совершенства этой роскошной арабской одеждой и головным убором. Струящиеся складки ткани придавали больше блеска благородным чертам его лица, изящно очерченным губам и сияющим глазам, полным огня и понимания. Он выглядел тем, кем и был - одним из величайших властителей, отмеченных самой природой. В этот раз мы лучше поладили и он произвел на меня то впечатление силы и достоинства, которое потом никогда меня не оставляло. Носил ли он прозаическую одежду английской повседневной жизни или униформу механика ВВС, но впоследствии я всегда видел его таким, каким он предстает на блистательном карандашном наброске Огастеса Джона". (Мой перевод.)

Оригинал

He wore his Arab robes, and the full magnificence of his countenance revealed itself. The gravity of his demeanor; the precision of his opinions; the range and quality of his conversation; all seemed enhanced to a remarkable degree by the splendid Arab head-dress and garb. From amid the flowing draperies his noble features, his perfectly-chiseled lips and flashing eyes loaded with fire and comprehension shone forth. He looked what he was, one of Nature’s greatest princes. We got on much better this time, and I began to form that impression of his strength and quality which since has never left me. Whether he wore the prosaic clothes of English daily life or afterwards in the uniform of an Air Force mechanic, I always saw him henceforward as he appears in Augustus John’s brilliant pencil sketch [SUMMER 2003 • NUMBER 119 JOURNAL OF THE CHURCHILL CENTRE p.32].

Тот самый рисунок Огастеса Джона

SUMMER 2003 • NUMBER 119 JOURNAL OF THE CHURCHILL CENTRE www.winstonchurchill.org/files/public/FH119-2.p....
HTML
www.winstonchurchill.org/index.php - The Churchill Centrе

upd Однажды Черчилль написал о Лоуренсе так: "Он улыбнулся своей мягкой, сияющей, загадочной улыбкой"("He smiled his bland, beaming, cryptic smile").


 

@темы: образы ТЭЛ в искусстве, Черчилль, отзывы о ТЭЛ, внешность ТЭЛ

---

"100 человек, которые изменили ход истории", номер 68

[amethyst deceiver]

Если кто еще не видел, свежий 68-й номер журнала "100 человек, которые изменили ход истории" посвящен Лоуренсу Аравийскому.

@темы: биография ТЭЛ

---

Лоуренс Аравийский и прекрасная француженка.

[tes3m]

В книге Майкла Ярдли "Т.Э.Лоуренс. Биография" я нашла историю, которая, как мне кажется, была использована в фильме "Опасный человек: Лоуренс после Аравии": там были эпизоды, в которых Лоуренса попыталась соблазнить жена советника французского премьера, некая мадам Дюмон. Лоуренс в фильме надеялся, что она поможет ему в политических делах (она сама предложила помощь), повлияет на мужа, а мадам решила не терять времени даром: пришла к предмету своего восхищения в номер, разделась и стала ждать его прямо в постели. По слухам, нечто похожее было с Лоуренсом уже в Англии, а в Париже все выглядело немного иначе. Вот что рассказывал Бодли, кузен Гертруды Белл, об одном обеде, на который он привел ТЭЛ, чтобы тот встретился с английским премьер-министром Ллойд Джорджем. ТЭЛ повел себя там совершенно несвойственным ему образом: уделял все свое внимание сидевшей рядом с ним за столом красивой и чувственной женщине, которую Бодли назвал вымышленным именем Валентина де Ваклюз. Эта женщина, известная своей красотой и многочисленными любовными романами, проявила необычайный интерес к арабским делам – настолько, что воодушевленный Лоуренс произнес для нее целую речь об арабских проблемах, услышанную в т.ч. и несколькими другими гостями. Такое внимание очень польстило Лоуренсу. Ведь Лоуэлл Томас еще не сделал его "звездой" и остальные гости по большей части не обращали на него внимания. Правда, с Ллойд Джорджем Лоуренс все же поговорил (и ему тоже очень понравился), но после этого опять вернулся к разговору с мадам де Ваклюз.
(Если опять вспомнить фильм "Опасный человек", то похожее поведение Лоуренс демонстрирует за ланчем у Черчилля, когда в ущерб принятой за столом общей светской беседе слишком увлекается разговором об археологии с соседями.)
Возвращаясь с приема, Лоуренс восхищался "искренним интересом" прекрасной дамы к арабскому вопросу и ее "пониманием" арабских проблем. Бодли попытался охладить его восторги, сказав, что мадам ничем таким вовсе и не интересуется. И стал предостерегать ТЭЛ против будущей встречи с мадам де Ваклюз у нее дома. Лоуренс его словам не поверил.
Встретившись с Бодли на следующий день, Лоуренс извинился за свое поведение, объяснил, что просто не разбирается в женщинах, и рассказал, что мадам де Ваклюз действительно попыталась его соблазнить, правда безуспешно. (стр.138-139)
Видимо, этим случаем и объясняется невежливый ответ Лоуренса какой-то поклоннице (скорее всего, другой, но тоже в Париже), которая долго рассказывала ему о себе, а потом добавила: "Боюсь, вас не очень интересует разговор со мной". Лоуренс ответил: "Он меня совсем не интересует". (One final and typical episode in Paris. An adoring lady in conversation with Lawrence, mainly about herself, remarked 'I fear my conversation does not interest you much'. Lawrence replied 'It does not interest me at all'."Middle East Diary, 1917-1956" Richard Meinertzhagen, Стр. 28)
Ярдли добавляет, что не все встречи с дамами были для Лоуренса так болезненны. Со знаменитой Гертрудой Белл, женщиной-археологом, ему нравилось общаться, хотя, по мнению Ярдли, ей общаться с ним нравилось еще больше. За глаза Лоуренс отзывался о "бедной Герти" свысока, намекая на ее чувства к нему. Ярдли, кажется, верит в то, что чувства мисс Белл были более нежными, чем дружеские, но у меня такого впечатления нет. Судя по другим источникам, Гертруда Белл относилась к ТЭЛ иногда неодобрительно, иногда с нежностью и симпатией, но на влюбленность ее чувства были мало похожи.
upd Мне захотелось написать об этом потому, что это еще раз подтверждает: хотя некоторые события, происходящие в фильме "Опасный человек: Лоуренс после Аравии" кажутся полностью придуманными сценаристом и режиссером, но все они (или почти все: кое-что в финале фильма непонятно откуда взято) основаны на каких-то свидетельствах, пусть и не всегда полностью подтвержденных. Скажем, история о том, как Файсал и Лоуренс морочили головы окружающим: Файсал цитировал Коран, а в "переводе" Лоуренса речь шла о политических делах. Триумфальное выступление Лоуренса с импровизированным французским переводом. И многое другое.

@темы: masochism and sexuality, A Dangerous Man: Lawrence After Arabia, биография ТЭЛ, черты характера ТЭЛ

---

[amethyst deceiver]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[Scheherazade]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[Scheherazade]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Я преисполнился радостью и восхищением перед совершенной красотой его лица.(с)

[tes3m]

Мне приходилось читать cуждения о том, что Дэвид Лин неправильно выбрал Питера О’Тула на роль Лоуренса, что сделал он это в угоду вкусам массового зрителя, потому что О`Тул слишком красив. Если говорить только о лице, О`Тул похож на Лоуренса гораздо больше, чем, например, Дирк Богард. Тот, кстати, был горячим поклонником этого героя и очень огорчился, когда не получил его роль.(1) Разумеется, лицо О’Тула правильнее и красивее, разумеется, и Рэйф Файнс ("Опасный человек или Лоуренс после Аравии") тоже очень красив, но так ли уж это не соответствует образу? Лоуренс и на некоторых фотографиях и портретах выглядит красивым, и в жизни он таким казался очень многим людям.
Реджинальд Дж.Симс увидел Лоуренса впервые в 1934, когда тому было уже 45 лет. Лоуренс принял его за репортера. "Чертеж медленно опустился, и из-за него полыхнула пара самых голубых и самых сверкающих глаз, какие я когда-либо видел, а громадный лоб и такой же мощный подбородок просто излучали на меня презрение и ненависть". Автор воспоминаний вроде бы видит реального Лоуренса с его характерными чертами лица, запечатленными на портретах и фотографиях. Но вот он пишет дальше: "Хотя этот прием должен был внушить ужас, но впоследствии я осознал, что ничего подобного не произошло. Я преисполнился радостью и восхищением перед совершенной красотой его лица.(2) Это было лицо ангельски прекрасного маленького мальчика, у которого другой мальчик только что отнял яблоко" Симс объяснил, кто он такой. "Внезапно этот взгляд исчез, его сменила легкая улыбка (кстати, он стал выглядеть уже не мальчиком, но мужчиной лет тридцати...)"
Вот подумайте, если люди воспринимали настоящего Лоуренса как такое "прекраснейшее виденье" (Р.Майнерцхаген), как могут актеры, его играющие, быть невзрачны и некрасивы? Смог бы зритель, глядя на таких актеров, понять, почему на настоящего Лоуренса окружающие любовались, почему столь многие в него влюблялись - и женщины, и мужчины (даже такие привередливые ценители красоты, как Зигфрид Сэссун)? Э.М. Форстер, который, увидев Лоуренса впервые, с трудом сохранял самообладание (had to "stop ... going to pieces before him"), как писал он Сэссуну (3), а позднее называл его "редким, нездешним, сверхъестественным и привлекательным созданием" (3) Вот почему надо верить лучшим из фотографий и портретов: даже они лишь бледная тень того впечатления, которое производил на людей живой Т.Э.Лоуренс. Крайне привлекательные Питер О`Тул и Рэйф Файнс замечательно смотрятся в роли Лоуренса. Смотришь на них и видишь именно то, что надо: всепобеждающее очарование.
Кстати, голубые глаза Питера О`Тула тоже очень соответствуют образу. О глазах Лоуренса Сторрс писал как о "генциановых" (т.е. цвета генцианы, горечавки, а она ярко-синяя). "His eyes were an intensely deep, straight blue" - писал Генри Уильямсон в "Genius of friendship: T. E. Lawrence".
Разница в росте между Лоуренсом и О’Тулом, конечно, существенна, потому что рост Лоуренса (165) имел значение и для него, и для окружающих. Восхищение этого человека высокими и сильными мужчинами отмечено его друзьями и подтверждается тем, что он сам пишет в романах и письмах. Он часто подчеркивал разницу между собой и этими мужчинами, даже любил обыгрывать эту свою особенность (например,писал о себе в "Семи столпах мудрости" как о "a little bare-footed silk-skirted man "chapter 56), которая его, конечно, не радовала, но с которой он свыкся, так что иногда она казалась ему приемлемой, потому что он любил ощущать себя мальчиком, который никогда не повзрослеет и не состарится (и окружающие были с ним в этом согласны, хотя фотографии и эту его черту почти не передают). Окружающие обращали внимание на его невысокий рост и "сложение семнадцатилетнего юноши" (по выражению Бернарда Шоу), а кое-кому он напоминал и девушку:тому же Майнерцхагену, Лоуэллу Томасу,сравнившему его с черкесской танцовщицей, сержанту Джону Абрахаму, служившему с ним Бовингтоне и вспоминавшего его " тонкую, почти девичью фигурку" (4). Думаю, то, что ни Лин, ни Кристофер Менол (режиссер "Опасного человека") не сохранили маленький рост как особенность Лоуренса, потому что трудно было найти актера, в точности повторяющего его облик. Пришлось выбирать главное - очарование, похожие черты лица, изящество и грациозность.
1." The actor Dirk Bogarde confirmed in his 1971 autobiography, Snakes and Ladders, that he shared this life-long fascination with the Lawrence enigma and the ‘still unexplained death on the lonely country road to Clouds Hill’ between Bovington Camp and his tiny cottage home, towards Turners Puddle, which is now owned by the National Trust.
In 1958, Bogarde lost the opportunity to play the role of Lawrence in a film. It was, he wrote, ‘my bitterest disappointment’. Although he admitted lacking any physical resemblance to Lawrence, ‘I had never, in my life, wanted a part, or sсript, so much’" тут
2.I was full of admiration and joy at the sheer beauty of his face.The Last Days of T. E. Lawrence
Авторы: Paul Marriot, Yvonne Argent Стр. 11
3"Siegfried Sassoon" Jean Moorcroft Wilson, стр. 110тут.
4.T.E. Lawrence: biography of a broken hero (Harold Orlans) стр.112; Джереми Уилсон спорит с теми, кто смел увидеть в ТЭЛ нечто женственное.тут

upd Добавляю цитаты из воспоминаний одного сослуживца (из ВВС):
"Я никогда не уставал говорить с ним о чем угодно. У него был очаровательный голос и его глаза меня завораживали"; "Он был обворожителен в разговоре - даже если просто слушать его голос и смотреть в его удивительные синие глаза".

по-английски

I never tired of talking to him about anything. He had a charming voice, and his eyes fascinated me.
He was fascinating to talk to, if only to listen to his voice and look into his wonderful blue eyes.
Источник

@темы: кино, Лин, Файнс, Питер О`Тул, внешность ТЭЛ

---

[amethyst deceiver]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[amethyst deceiver]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра