Статья Абдуллы Хабиба Альмайни «You Are an Interesting Man.Gender, Empire and Desire in David Lean`s Lawrence of Arabia» показалась мне любопытной (на нее дана ссылка внизу), но я перевела только маленький отрывок, в котором цитируются высказывания создателей "Лоуренса Аравийского", Дэвида Лина и Роберта Болта, объясняющие причины, по которым они ввели в фильм элемент гомоэротизма. читать дальше«Споры о гомосексуальности Лоуренса никогда не утихали. Эти разногласия нельзя не расценивать как существенную составную часть в создании вымышленного образа популярной и "исключительной" личности, к чьей репутации время лишь прибавило загадочности. Те, кто, как Джереми Уилсон, делают из биографии Лоуренса житие святого, усердно протестуют, когда его называют гомосексуалистом, и категорически это отрицают, предпочитая чистый, "мужественный" образ прославленного национального героя. Критически настроенный биограф Ричард Олдингтон, тем не менее, утверждает, что Лоуренс был гомосексуалистом. Другие биографы, такие, как Найтли и Симпсон, приводят свидетельства, показывающие, что у Лоуренса были гомосексуальные наклонности, находившие выход скорее в садомазохистских ритуалах, чем в гомосексуальной практике. Но в данном контексте, возможно, более интересно то, что Дэвид Лин, режиссер фильма, на самом деле считал, что Лоуренс был безусловно гомосексуален. Одна из причин, по которым он был недоволен сценарием Майкла Уилсона, заключалась в том, что "многие аспекты многогранной личности Лоуренса не отражены в сценарии". Далее он приводит два характерных примера: "мазохизм... Давайте не будем игнорировать или подвергать цензуре гомосексуальный аспект взаимоотношений Лоуренса с окружающими. Чуть обозначенная гомосексуальность Дауда и Фарраджа должна быть подчеркнута." Автор сценария Роберт Болт в сущности разделял эту точку зрения: "Не имею представления, был ли Лоуренс гомосексуален на практике. То, что он был более или менее гомосексуален по своей натуре, я считаю несомненным фактом. И он сам, мне кажется, этого почти не скрывал". Хотя многие обозреватели и критики и ощутили этот "гомосексуальный аспект", вряд ли можно утверждать, что он показан в фильме прозрачно и отчетливо. В самом деле, многие критики обвиняли фильм как раз в том, что этот "аспект" в нем отсутствует. Например, Питер Бейкер пишет, что «фильм осторожно обходит вопрос гомосексуальности, которую Лоуренс по меньшей мере оправдывает, а то и открыто превозносит в своей книге ["Семь столпов мудрости"].» Подобным образом и Брайан Сент-Клер считает, что "образ Лоуренса уж слишком разбавлен "молоком сердечной доброты"* Роберта Болта", что применительно к фильму означает, что в нем "не уточняются некоторые спорные моменты жизни Лоуренса, в особенности тот имеющий первостепенное значение случай, когда он был схвачен турками". В действительности же Роберт Болт сформулировал свои задачи при написании сценария так: "не удаляться слишком далеко от верности фактам, от правды об этом человеке".» *Milk of [human] kindness - выражение происходит от "Yet doe I feare thy Nature, It is too full o' th' Milke of humane kindnesse."("Макбет") You Are an Interesting Man.Gender, Empire and Desire in David Lean`s Lawrence of Arabia by Abdullah Habib Almaaini in «Swinging single: representing sexuality in the 1960s», 1999, 83-84 тут
В 2001 году я читала книгу И.Шамира «Одиссея. В прозаическом переложении Лоуренса Аравийского». Но подзаголовок обманчив. В предисловии было сказано, что на самом деле текст вовсе не является русским переводом английского перевода Лоуренса. И. Шамир пишет: "... перевода Лоуренса было мало для идеального постджойсовского прочтения эпопеи. Поэтому я обратился за помощью к вышедшему в свет в 1946 году знаменитому переводу ... E.V.Rieu.... Риу писал более современным языком, чем Лоуренс. Он активно искал эквиваленты древним формам, старался минимилизировать стандартные эпитеты, столь утомительные у Гомера. Таким образом появился композитный текст переводов той поры. читать дальше ... предлагаемый перевод призван воссоздать не гомеровскую поэму, но ее прочтение в постджойсовской Англии.... Я сознательно сохранил англицизмы. Пушкин в рецензии на перевод Гнедича писал о "Русской Илиаде", имея в виду именно изобилие русизмов, затрудняющих перевод текста Гнедича на заподноевропейские языки.* В данном случае идет речь об "Английской Одиссее". Этот перевод рассчитан на молодых людей и девушек, выросших в современной России на книжках Толкиена и fantasy."(стр.6-7) Тут не место подробно рассматривать эту книгу, скажу лишь, мне тогда не понравилось и теперь не нравится, что на обложке русского текста, написанного по мотивам двух совершенно разных английских переводов, да еще и с добавлением особенностей стиля русского переводчика, стоит фамилия Лоуренса, и читатель может решить, что и у него в переводе есть "лорды", "фрейлины", "рыцари" и даже "будуары". читать дальше Кстати, не поняла, причем тут любовь к Толкиену и fantasy, хотя и сама их люблю. *Пушкин и правда пишет: «Русская Илиада перед нами. Приступаем к ее изучению, дабы со временем отдать отчет нашим читателям о книге, долженствующей иметь столь важное влияние на отечественную словесность.»Отсюда Но откуда можно было вывести, что Пушкин "имел в виду именно изобилие русизмов"?
Этому рисунку Кеннингтона, Лоуренс дал прозвище "Чеширский кот". Он и другим своим портретам придумывал названия («Красивый», «Призрак» и т.д.) — Тут рассказывается об этом подробнее. читать дальше"Чеширский кот", по рассказу Кеннингтона, Лоуренсу понравился. Не думаю, что он притворялся, чтобы не огорчать художника, так как известно, что некоторые другие рисунки он называл неудачными. Однако в издании "Семи столбов мудрости" этот портрет не появился, т.к. он раскрывал те стороны личности Лоуренса, которые тот не хотел показывать читателям. Кеннингтон пишет: "Слишком очевидно было, что это паук в сплетенной им паутине" ("it was too obviously the spider in a web of its own spinning").(1) Клер Сидни-Смит в 1931 году очень хотела получить этот портрет, но Лоуренс не отдал, объяснив это тем, что портрет ему не нравится. Она так и написала об этом в книге The Golden Reign (тут говорится об этом: Clare Sydney Smith, who writes with a slightly baffled tone in The Golden Reign¸ that, he. “decided he did not like the “Cheshire Cat” and would not let me have it, though I said I liked it.”) Однако в 1933 Лоуренс подарил портрет своему биографу Лидделу Харту.(2) На рисунке Лоуренс чуть заметно улыбается своим мыслям. Почему же он уподобил себя Чеширскому коту с его широкой улыбкой? Во-первых из-за того, что на рисунке видна только голова, во-вторых, как добавил он позднее, "если бы его (it , т.е."Чеширского кота" на портрете) пощекотали, он бы улыбнулся" (тут) Приложение. История, не имеющая отношения к рисунку, но показывающая отношение Лоуренса к кошкам (мне кажется, Лоуренс не стал бы сравнивать себя даже и с Чеширским котом, если бы не любил котов вообще). Вместо предыстории: вот как он рассказывает о грубости парней, служивших вместе с ним в танковом корпусе: «Жизнь, которую здесь ведут, ужасна, и другие парни ей соответствуют. Я сказал кому-то: «Они из тех, кто инстинктивно швыряет камни в кошек»... а он в ответ: «Ну, а ты что швыряешь?» (Перевод FleetinG_) ("It's a horrible life, and the other fellows fit it. I said to one 'They're the sort who instinctively throw stones at cats'... and he said 'Why what do you throw? 'To Lionel Curtis 19 March 1923) А 22 февраля 1926 года Т.Э.Лоуренс описал в письме к Шарлотте Шоу, как познакомился в кафе с черной кошкой. Тогда он служил в ВВС, в лагере Крэнвелл. Утром в воскресенье он сидел в бараке и слушал пластинки. Другие обитатели барака играли в карты, и «ни они не мешали Бетховену, ни Бетховен им не мешал». Днем он на своем мотоцикле поехал в Ноттингем, там вошел в кафе "Лайонс" и заказал чай. «Остальные посетители были забавны. Думаю, они прибыли не с моей планеты. Нашлась одна-единственная дружелюбная особа — черная кошка, которая села возле меня и крайне настойчиво намекала на угощение. Я купил эклер и разломил его вдоль на две половинки — вроде маленьких каноэ. Кошка набросилась на них и слизала весь крем своим шершавым язычком. Когда осталась только коричневая оболочка, кошка села на задние лапки и стала бережно облизываться. Человек напротив — с виду еврей-торговец — тоже измазал щеку кремом и изо всех сил пытался его слизнуть. Но язык у него был слишком короткий. Не на самом деле слишком короткий, а только для этого. Кошка была просто великолепна, а люди грубы, крикливы и вульгарны: они делали то же самое, что кошка, но шумно и неуклюже. (Перевод мой.) T. E. Lawrence Letters Volume I: T. E. Lawrence, Correspondence with Bernard and Charlotte Shaw, 1922-1926 2000, стр.166-167 Примечания 1Вспоминается отзыв Майнерцхагена о Лоуренсе-дипломате: «Кроткое мальчишеское выражение его лица скрывает коварство лисы и склонность к интригам, присущую Востоку» (Richard Meinertzhagen, Middle East Diary, London, 1959, стр.34.). 2.Мне кажется, не потому, что относился к нему хуже, чем к Клэр Сидни-Смит. Она вообще, по-моему, преувеличивала, считая свои отношения с Лоуренсом дружбой. Он старался поддерживать с ней хорошие отношения, особенно находясь под командованием ее мужа, но в письме к леди Астор 26 ноября 1934 года жаловался, что Клэр преследует его своими чувствами, на которые он не может ответить (T.E. Lawrence: biography of a broken hero by Harold Orlans, Стр. 227 и 266). Кроме того, в 1935 году (за месяц до смерти) Лоуренс писал: «Я хочу 80% моего времени проводить в одиночестве, хочу, чтобы меня оставили в покое 80% приятелей и все приятельницы младше 60 лет.»(I like to live alone for 80% of my days, and to be let alone by 80% of my fellow-men, and all my fellow-women below 60 years of age.To H. S. Ede 5 April 1935) Он, скорее всего, из-за Шарлотты Шоу не написал просто "все приятельницы".
1.Статья "Lawrence of Arabia Bernard Shaw`s Other Saint Joan" cтр.162-177 в Shaw's people: Victoria to Churchill by Stanley Weintraub,1996 Статья автора известной двойной биографии Бернарда Шоу и Лоуренса Аравийского «Private Shaw and Public Shaw: A Dual Portrait of Arabia and G. B. S.» 1963 ( а также многих других книг), в которой он пишет, что ТЭЛ был прототипом не только рядового Миика в «Горько, но правда», но и Жанны д`Арк в пьесе "Святая Иоанна". 2.Статья "The Myth of T.E. Lawrence" Albert Hourani стр.9-24 в Adventures with Britannia: Personalities, Politics, and Culture in Britain by William Roger Louis,1996 3. Повесть Ананда "Пузырь" ( The Bubble), стр.559-600 в Mulk Raj Anand: A Reader Selctions from His Fictional and Non-Fictional Writings by Atma Ram, Mulk Raj Anand, 2006 Известный индийский писатель (писавший на английском) Мулк Радж Ананд (1905-2004) обратился в этом произведении к годам своей юности, когда он жил в Англии. В повести, в частности, описывается, как он был в гостях у Бертрана Рассела, где встретил и полковника Лоуренса, готовившего на кухне Расселов настоящий плов (arab style rice and mutton). цитаты
За три года до того, как Лоуренс прочитал рассказ Э.М. Форстера "Доктор Вулэкотт" (1;2), тот познакомил его с другим своим гомоэротическим рассказом — "В жизни грядущей", который был написан в 1922 году. Как признавался автор в письме к Зигфриду Сассуну, рассказ возник из «полностью непристойной фантазии о миссионере, попавшем в затруднительное положение». Но затем, по его словам, «непристойность исчезла и ее место заняли печаль и страсть, пережитые мной самим» (Civility and empire: literature and culture in British India, 1822-1922 by Anindyo Roy, стр. 124. В этом рассказе красивый английский священник пытается обратить в христианскую веру юного туземного вождя. Туземец («изящный голоногий мальчик, которого украшали лишь алые цветы») по-своему понимает слова о «боге, имя которому Любовь» и призыв «Приди к Христу!» «И он увидел, как умен этот мальчик и как красив, и решил завоевать его здесь и сейчас, и запечатлел поцелуй на его челе, и привлек его к лону Авраамову. И Витобай радостно прильнул - чересчур радостно и слишком надолго - и потушил светильник.» читать дальше Затем миссионер раскаивается, но, опасаясь скандала, не решается прямо сказать Витобаю, что ночь любви больше не повторится. Вместо этого он просит того подождать пять лет. Через пять лет они вновь объясняются. «Равнодушно, словно по-прежнему обсуждая общественные дела, молодой человек продолжал:
- Будем рассудительны, сэр. Бог продолжает приказывать мне любить вас. В этом моя жизнь, даже если вам кажется, что я занят чем-то другим. Мое тело до последнего вздоха ваше, хотя ожидание иссушило его. Пойдемте в этот чудом уцелевший лес, покуда и его не сгубили, и я буду послушен, и нам будет хорошо. Ведь уже прошло пять лет с той поры, когда вы сказали: "Еще не время".
- Да, прошло пять лет, и теперь я говорю: "Никогда".» Еще через пять лет священник узнает, что Витобай умирает от скоротечной чахотки, и приходит, чтобы проводить его душу в мир иной. «Мистер Пинмей боялся отважиться на поцелуй: как бы сатана не взял верх. Прежде чем умирающий примет последнее причастие, ему хотелось совершить нечто человечное, но он забыл, как это делается. ... Витобая проняла дрожь, затем он посмотрел на него с удивлением, жалостью, обожанием, презрением - со всем, но всего было понемногу, ибо душа его отлетала, и оставались лишь тени душевных движений. Он был почти рад. Болезненно поднял руку и погладил поредевшие волосы, уже не золотые.
- Слишком поздно,- прошептал он, и все-таки улыбнулся.
- Никогда не поздно,- сказал мистер Пинмей, дозволяя медленное обнимающее движение тела, которому суждено было стать последним. - Милость Божья безгранична и длится во веки веков. Он предоставит нам другую возможность. Мы ошибались в этой жизни, но в жизни грядущей все будет совсем иначе.
Умирающий, казалось, обрел наконец утешение.
- В жизни грядущей,- прошептал он, на сей раз более отчетливо.- А я и забыл про нее. Ты уверен, что она есть? ... И там тоже будет любовь?
- Будет любовь в истинном смысле этого слова.
- Истинная любовь! Ах, то-то будет радость! - Голос его обрел силу и в глазах появилась аскетическая красота, когда он обнимал друга, с которым из-за превратностей земного пути был так долго в разлуке.- Жизнь грядущая! - крикнул он.- Жизнь, жизнь, вечная жизнь. Жди меня там. И он всадил нож прямо в сердце миссионера. Выпад ножом ускорил и для него развязку. У Витобая едва достало силы столкнуть с себя мертвое тело и расправить гирлянду голубых цветов. Но он прожил на мгновение дольше, и то было самое роскошное мгновение в его жизни. ... "Я служил тебе десять лет,- подумал он,- иго твое было тяжело, но мое будет еще тяжелей, ибо ты станешь служить мне во веки веков". ... Шагнув по трупу, он забрался выше, поднял руки над головою - освещенный солнцем, голый, торжествующий, оставивший позади все болезни и унижения - и, словно сокол, нырнул с парапета навстречу испуганной тени.» Форстер считал, что этот рассказ не может быть напечатан, и показал его лишь нескольким сочувствующим друзьям, в том числе и Лоуренсу, хотя познакомился с ним всего за месяц до этого. читать дальше Форстер попросил Лоуренса написать о впечатлениях от рассказа. Интересно, что Лоуренс сочинял свой ответ 30 апреля 1924 года, в тот же день, когда было написано письмо Шарлотте Шоу со словами:« "Тело и дух"... Мне бы хотелось верить - я построил на этом убеждении свою деятельность в Аравии — что они полностью противоположны... но в глубине своего сознания я уверен, что это одно и то же. Это хорошие новости для тела или гибель для духа? Хотелось бы знать.» Сомнения и душевные метания Лоуренса явно наложились на его оценку рассказа. «Э.М.Форстеру. 30.IV.1924. Мой перевод письма ЛоуренсаОтзыв [на "В жизни грядущей"]? Очень сложно написать. Много ли вы поймете из моего признания, что жадно прочитав эту вещь в первый раз, я смеялся и смеялся. Сперва мне показалось, что это одна из забавнейших историй среди тех, что мне попадались — если оценивать поспешно и не касаться изящества и мастерства. Но когда я читал второй раз, то сильнее всего ощутил жалость к этому африканцу*. Вы обманули его на целую жизнь и не стоило ему ждать все это время. Тем не менее, его болезнь — преувеличение, как и внезапный прилив сил в конце. Это было слишком неожиданно. Не могли бы вы подвести к этому на последних страницах несколькими осторожными намеками на его силу, на мускулы? Там еще кое-что меня раздражает. "Божественно красив" — отвратительное бездумное клише. Рассказ сам по себе так редкостно хорош, что его не портит и этот сор, что попадается даже в его прекраснейшем начале. Все страстное и трогательное изображено прекрасно. Но два основных персонажа внешне едва очерчены, хотя характеры их раскрыты полностью. Витобай только тогда обретает плоть и кровь, когда лежит обнаженный и умирает. До этого он был еще не облечен в материальную форму. А миссионер и вовсе ее не имеет, кроме как в той банальной фразе на первой странице. Вещь слишком короткая. Не чувствуется, что время течет естественно. Может, помогло бы иное деление на абзацы? Необходимо ли ломать шею? Это жестоко — рывки, судорога агонии. Я бы лучше ввел более медленное удушение. Тем не менее, вы художник, и чувство, которым проникнут весь рассказ, заставляет меня ощущать, что это совсем не рядовое произведение искусства. Вопреки вашему мнению, я склонен полагать, что рассказ вполне возможно опубликовать. Возможно, непристойности других людей воспринимаются не так остро? У меня они и отдаленно не вызывают такой неловкости, как моя подлинная история. А между прочим, мы разные, не правда ли? Я поднимаю столько шума из-за того, что случилось со мной, а вы сочиняете сходную, но добровольную ситуацию, вокруг которой две жертвы совсем не разводят церемоний. Забавно, как люди по-разному пишут.» Форстер ответил, что многого в письме Лоуренса не понял (тот и правда пишет очень уклончиво, когда речь касается его самого), но видит, что рассказ не понравился, и не обижается на это: этот рассказ не понравился и Зигфриду Сассуну, и Лоуэсу Диккинсону**, а больше почти никто и не читал. (Lawrence of Arabia: The Authorized Biography of T.E. Lawrence by Jeremy Wilson, 1990, стр.741) Он переписал рассказ, учитывая советы Лоуренса. Оригинал письмаTo EM Forster 30 April 1924 Comment [on "The Life to Come"]? Oh, it's very difficult. How much you will see by my confessing that in my first avid reading of it I ended it, & laughed & laughed. It seemed to me, in the first instance, one of the funniest things I`d ever come across It's abrupt, beyond grace & art: but at my second reading what came out of it strongest was a feeling of pity for the African man. You cogged the whole life against him and he was no good to wait all that while. None the less his illness was overdone, or his sudden spasm of strength at the end of it. It was too unexpected. Couldn't you have led up to it by some careful hints of force & sinew in the last pages? Then there were things that grated on me. "Of god-like beauty" a hateful careless worn-out phrase. The tale itself is too rare to be spoiled by a gash like that across it: and across its most beautiful opening too. The passionate & pathetic are beautifully done. But the two main figures, while very complete in character, are only shadow-drawn physically. V[ithobai] only came to shape lying just dying naked. Before that he`d not been embodied. And the missionary never, except in that hacked phrase of the first page. The thing is too short. The passage of time doesn`t make itself felt naturally. Perhaps paragraphing might bring this out.Is breaking the neck necessary? It is brutal, snatching, a spasm of agony. I'd rather have had a slower clutching killing. However you are the artist, & the emotion charged in it all makes me feel that it`s very uncommon art. Contrary to your opinion I incline to consider it quite fit to publish. Perhaps other people's improprieties come a little less sharply upon one? It doesn`t feel to me nearly so bad as my true story. Incidentally we`re different, aren`t we? I make an awful fuss about what happened to me and you invent a voluntary parallel, about which the two victims make no bones at all. Funny the way people work. (Lawrence of Arabia, Strange Man of Letters: The Literary Criticism and Correspondence of T. E. Lawrence by T. E. Lawrence, edited by Harold Orlans,1993 Стр. 155) Примечания*На самом деле в рассказе описана Индия. **Goldsworthy Lowes Dickinson (1862 - 1932) историк, член группы "Блумсберри", гомосексуалист. upd+ tes3m.diary.ru/p97411094.htm -- пояснение к переводу. upd Форстер также написал в ответном письме: "Я не понял слов о том, что мои "две жертвы совсем не разводят церемоний из-за того, что с ними произошло". Дикарь не хотел разводить церемонии, но миссионер делал это за двоих" (T.E.Lawrence, Correspondence with E.M.Forster and F.L.Lucas, Castle Hill Press, 2010, p. 24)
Я перевела этот отрывок, потому что без неодобрительных отзывов нет полной картины того, как воспринимали Лоуренса окружающие. Восторженные описания были тут и тут.
Командир эскадрильи Дж.Ф. Бриз так вспоминал первую встречу с Лоуренсом в Эксбридже, на сборном пункте ВВС: "Росс изгибался и вертелся, как балетный танцовщик, застенчиво глядя на меня и улыбаясь во весь рот, а потом спросил, потупив глаза: "Полагаю, вы знаете, кто я такой?" Бриз не знал. Непосредственный начальник лишь предупредил его, что новичок "мастер создавать проблемы". Лоуренс добавил: "Я думал, вам скажут, кто я на самом деле". Сам он своего настоящего имени не назвал, но попросил отдельную комнату для того, чтобы писать. Бриз ответил, что у него 1100 рекрутов и он не может удовлетворить такую просьбу, однако указал общую комнату, специально отведенную для подобных целей. По словам Бриза, Росс вскоре оказался виновен во множестве мелких нарушений дисциплины. Бриз писал Ричарду Олдингтону: "Этот тип под вымышленным именем находился под моим непосредственным командованием. Я три раза пытался его выгнать, пока меня не вызвали в штаб и частично не объяснили причин, по которым его приняли в ВВС. В течение многих лет я пытался вывести его на чистую воду, но мне не давали".(Из книги T.E. Lawrence: a biography by Michael Yardley - 2000, стр. 184)
"В июле 1935 года меня пригласили встретиться с ней в офисе поверенного. Я думаю, она знала о порках. Так или иначе, у нас был конфиденциальный разговор. Она сказала, что только нас с ней Лоуренс удостоил своего доверия* и что эту честь надо ценить. "Если некоторые вещи станут известными, — сказала она, — это пойдет на пользу лишь издателям пикантных воскресных газет, а Лоуренс этого не заслужил". Его родственники и близкие друзья были очень озабочены, они прилагали все усилия, чтобы заставить людей дать обязательства не предавать гласности конфиденциальных cведений о Лоуренсе. Миссис Шоу сказала: "Вижу, вы не хотите пойти навстречу". Я спросил ее, как можно написать полную историю жизни Лоуренса, если не учитывать все подробности последних десяти лет. Она сказала, что об этом позаботится "Чеканка", но я ответил, что картина будет не полной. Она спросила, намереваюсь ли я предать гласности мою историю и, если это так, неужели я не подумаю о матери Лоуренса? Я сказал, что публиковать мою историю мне и в голову не приходило, а если это из-за его матери они все волнуются, тогда я готов дать слово чести, что ничего не опубликую, пока она жива". (Перевод мой) * Шарлотта Шоу заблуждалась на этот счет. В оригиналеI was asked to go to meet her in July 1935 in a solicitor's office. I think she knew about the beatings. Anyway, we had a private talk. She said that we were the only ones who were privileged to have Lawrence's confidence, which was an honour which must be respected. 'The only people it would benefit, she said, if some things became known would be the owners of the juicy Sunday papers, and Lawrence did not belong there. His relations and personal friends were very concerned and they were endeavouring to get people to give an undertaking not to publish confidential matters concerning Lawrence. Mrs Shaw then said, "I understand that you are not willing to co-operate." I asked her how his life story could be written in full if the past ten years were not accounted for in detail. She said that The Mint would take care of that, but I told her that it would be incomplete. She asked if it was my intention to publish my story and if this were the case, would I not consider Lawrence's mother? I said that publishing my story had never entered my mind and if it was his mother they were all concerned about, then I would give my word of honour that I would publish nothing while she was alive.' Рассказ Джона Брюса цитируется по одной из основных в "лоуренсоведении" книг — "Тайные жизни Лоуренса Аравийского" Филлипа Найтли и Колина Симпсона (The secret lives of Lawrence of Arabia by Phillip Knightley and Colin Simpson, 1969) стр. 200-201 Книга представляет собой результат журналистского расследования, проведенного после того, как в 1968 году в "Санди Таймс" были опубликованы статьи, основанные на признаниях Джона Брюса.
Эта статья когда-то лежала на сайте Женевского университета, теперь же никак не могу найти ни самой статьи, ни имени ее автора. А поскольку, мне кажется, она довольно интересна (и по самому подходу, и из-за обилия цитат, особенно для тех, у кого нет в распоряжении первоисточников), то положу я ее здесь - в архивном файле, чтобы не засветиться французский оригинал (архив) мой перевод Поскольку у меня как раз с первоисточниками негусто, любые поправки в цитатах (на случай, если они, пройдя через два перевода, подверглись каким-то метаморфозам), будут большой любезностью
С августа 1925 года Лоуренс служил в авиации на станции Крэнвелл, которая находилась далеко от Клаудс Хилла, так что друзей из танкового корпуса он теперь видел редко. 10-го декабря он написал Пошу Палмеру письмо — о музыке, о других солдатах, о Э.М.Форстере, а также о предстоящем празднике: «Какие у тебя планы на Рождество? У меня был грандиозный замысел провести время в Лондоне — мне дали ключи от квартиры на Брук Стрит возле Беркли Сквер. "Очень шикарно (posh)". К сожалению, отпуска мне не предложили. Так что вместо этого я в Крэнвелле — в обычных утомительных заботах.» Шарлотта Шоу прислала ему в подарок ящик книг и ящик шоколадных конфет из модной кондитерской Gunters на Беркли Сквер. 26 декабря Лоуренс ей написал, что он в полном одиночестве в бараке работает над шестой книгой новой версии "Семи столпов мудрости": «Это "плохая" книга — с главой о Дераа. Работая над ней, я всегда заболеваю. Два побуждения вступают в схватку. Самоуважение велит обо всем молчать, а самовыражение стремится все раскрыть. Это тот случай, когда нельзя позволить себе писать так хорошо, как можешь».(1) читать дальше Дальше Лоуренс пишет, что в лагере осталось всего сорок человек, которые не вылезают из бара. Сам он работает посыльным и уборщиком в бухгалтерском секторе. Это "коридор с восемью грязными кабинетами". Прежний уборщик (находящийся в отпуске) никогда не убирал там как следует, поэтому он, Лоуренс, на праздниках моет и чистит пустые помещения. «Так я убиваю время, а еще могу тут запереться. Другие парни веселы и дружелюбны — но когда люди напиваются, они становятся такими дураками, что моего терпения с ними хватает лишь на несколько часов. Только ночью тут плохо. Да, я назвал бы это, в целом, счастливым Рождеством. Такими праздниками человечество само себя наказывает.»(2) Эти последние слова напоминают о том, как в Оксфорде Лоуренс, по воспоминаниям Вивиана Ричардса, проводил Рождество в одиночестве у себя в комнате в знак протеста против бессмысленности этого праздника.(3) Зато Рождество 1933 года он встретил так удачно, что похвастался и Шарлотте, и некоторым другим корреспондентам. Тогда к нему приехал Джок Чэмберс, летчик и друг еще со времен первой службы в ВВС (о нем тут): «Поздним вечером в субботу прибыл один летчик — сказал, что он решил провести Рождество со мной! Как хорошо, что я сюда приехал! Мы накололи много дров и долго вместе гуляли, собрали и сожгли опавшие листья, привели в порядок дом после рабочих, ставивших нагреватель для воды. Так что праздник вышел мирный и полезный. Мирный для нас обоих — полезный для меня!» (Шарлотте Шоу 31.12.1933) (4) Источники1.T. E. Lawrence Letters Volume I: T. E. Lawrence, Correspondence with Bernard and Charlotte Shaw, 1922-1926 2000,стр.157 2.Там же, стр 157-158 3. Portrait of T. E. Lawrence: the Lawrence of seven pillars of wisdom by Vyvyan Richards 1936, стр 52 4.'Late on the Saturday night another airman arrived, saying he'd thought to spend Christmas with me! Lucky I had come! We chopped much firewood and took long walks together, swept the dead leaves from the path into a heap and burned them, tidied the house after the workmen who had put in the heater. So that was a quiet and useful holiday. Quiet for us both, and useful for me! To Charlotte Shaw 31.12.1933 Отсюда
Кто-то собрал вместе все документальные кадры с ТЭЛ, какие нашел, и выложил на You Tube. 1, 2 Во втором клипе есть похороны ТЭЛ. Файзал и Лоуренс (справа от него) Похороны ТЭЛ (увы, изображений получше у меня нет) Внизу Арнольд Лоуренс после смерти брата. Gre мне помогла установить личности pall-bearers (поддерживающих концы покрова на похоронах): первая пара — капрал Бредбери (от ВВС) и скульптор Эрик Кеннингтон (от людей искусства), вторая пара — Стюарт Ньюкомб (служивший с ТЭЛ в Аравии) и Артур Рассел (от танкового корпуса). Последняя пара — сосед Пэт Ноулз и сэр Рональд Сторрс (от мира гуманитарных наук) Больше никого не могу пока узнать (кроме Черчилля, конечно). Иногда кажется, что узнаю вот этого человек, стоящего у входа в Клаудс Хилл, но вспомнить не могу.
А это я сделала скриншоты (с документального фильма, который у меня на DVD) — Лоуренс на пикнике с американским издателем Даблдеем.(Ф.Н.Даблдей с женой) Все-таки Лоуренс иногда носил и костюмы, а не только военную форму.
(Большую часть записи составляют мои переводы из писем Т.Э.Лоуренса Робу Гаю и Шарлотте Шоу. Источники указаны в конце.) В 1955 году Э.М. Форстер в радиопередаче, посвященной «Чеканке», сказал: «Я ничего не знаю о жизни, которая там описана. Конечно, я познакомился с военнослужащими — например, в Клаудс-Хилл, убежище Лоуренса, где я встретился с его друзьями, с которыми и до сих пор поддерживаю отношения. Но я всегда знал их вне службы, я никогда не видел их работающими, а тем более не работал вместе с ними. Я никогда не разделял с Лоуренсом никаких его испытаний, поэтому не могу их истолковывать, могу лишь строить о них догадки, и я не могу подтвердить истинность того, о чем он рассказывает. Говорит ли он правду? Он это делал не всегда. И он всегда будет сбивать с толку тех почтенных людей, которые воображают, будто говорить правду это то же самое, что быть искренним. Искренним он был, но он любил выдумки и розыгрыши, любил петлять, сбивая со следа, и рассыпал много словесной пыли, которая ставит в тупик серьезного исследователя.»(1)
Форстер прав. "Чеканку" не следует воспринимать как точное описание жизни Лоуренса-Росса в ВВС. Это художественное произведение и, создавая его, Лоуренс писал не обо всем, что с ним происходило: он отбирал нужный ему материал, чтобы говорить не только от своего лица, но и от лица всех летчиков, которые, по его словам, «еще не научились говорить» (вспоминаются строки «улица корчится безъязыкая»). Он хотел показать, что, несмотря на свою славу, принадлежность к привилегированному сословию и образование, имеет на это право, потому что добровольно отказался от прежней жизни: «И вот я сбросил... все удобства и все, чем я владел, чтобы грубо погрузиться в общество грубых людей и найти себя на оставшиеся годы первозданной жизни» ("Чеканка", перевод FleetinG_). Отчасти это была правда — правда чувств — и она отразилась в книге, но писать биографию Лоуренса, опираясь только на эту книгу, нельзя.
Вот, к примеру, можно ли по "Чеканке" догадаться, что за два месяца до того, как Лоуренса выследили журналисты и он был удален из рядов ВВС, он познакомился там с человеком, которому чуть позже написал, что для него «удовольствие быть в рядах ВВС отчасти - и в значительной степени» зависело именно от этого человека. А ведь обычно, когда речь идет о Лоуренсе, принято уверять, что любил он только технику, а к людям привязанности не испытывал. Это звучало бы убедительнее, не всплыви в свое время на аукционах письма к Робу Гаю и не описывай Лоуренс в письмах к Шарлотте Шоу других своих друзей из числа военнослужащих (перед ней он не пытался скрыть искреннюю привязанность к ним). Авторизированный биограф ТЭЛ Джереми Уилсон считает, что показывать их широкой публике не нужно, ибо она их может неправильно истолковать, а они на самом деле совершенно не важны. Одно письмо он, правда, процитировал, чтобы доказать, что Лоуренс вовсе не был влюблен в Гая, как думают «некоторые авторы, видевшие лишь маленькую часть сохранившийся переписки между Лоуренсом и Гаем». Правда, непонятно — если он считает, что прийти к такому мнению можно было, лишь прочитав маленькую часть сохранившийся переписки, а вся переписка тут же развеяла бы все подозрения, почему же он не знакомит нас с этой перепиской? Единственное письмо, которое он разыскал как доказательство того, что Лоуренс не увлекался Гаем, на меня производит как раз противоположное впечатление. Впрочем, не у меня одной. Найджел Николсон в рецензии на биографию Лоуренса, написанную Джереми Уилсоном (упоминала тут), пишет, что Уилсон «убедителен — кроме одного аспекта: секса. Г-ну Уилсону противно рассматривать этот аспект слишком внимательно. Когда он исследует отношения Лоуренса с юным арабом по имени Дахум, которому тот посвятил "Семь столпов мудрости" ("я любил тебя"), г-н Уилсон говорит, что многие читатели будут введены в заблуждение и поверят "худшему." Почему же худшему? Потому что г-на Уилсона шокирует даже предположение, что Лоуренс был гомосексуален. Кроме того, когда Лоуренс написал, что он день ото дня был "ближе к этому" с одним рядовым ВВС, г-н Уилсон пишет, что это не являлось доказательством гомосексуальных отношений, когда ясно, что являлось — по крайней мере, в сфере чувств.»(2.) Роберт Гай (3.) был очень красивым («красивым, как греческий бог», по отзыву друга Лоуренса, Джока Чамберса, "ангельски красивым", хотя и с vile Birmingham accent, по отзыву Лоуренса), белокурым и голубоглазым, но более ничем не примечательным, парнем, не блиставшим ни умом, ни особыми доблестями, не любившим читать, к тому же явно интересовавшимся лишь деньгами и связями Лоуренса. Это последнее обстоятельство мешает Уилсону объявить отношения Гая с Лоуренсом настоящей большой дружбой, поэтому он пишет, что Гай был просто попрошайка и вымогатель (sponger — Jeremy Wilson, Lawrence of Arabia, The Authorised Biography, 1989, стр 1128), а Лоуренс давал ему деньги и подарки исключительно по склонности помогать нуждающимся. Вот, например, Лоуренс, пишет Уилсон, по доброте душевной подарил Гаю одежду, а нехороший писатель Десмонд Стюарт увидел в этом акте чистой благотворительности что-то не то. Но Уилсон почему-то не пишет, что это была за одежда, а Десмонд Стюарт как раз сообщает, что 31 марта 1923 Лоуренс отослал портному на Сэвил Роу чек за сшитое для Гая пальто за 16 фунтов 1 шиллинг (1 фунт стерлингов = 20 шиллингов), и два голубых кашемировых костюма (для него и для себя) за 33 фунта 8 шиллингов оба. Итак, один костюм стоит почти 17 фунтов, значит, костюм и пальто для Гая обошлись больше чем в 33 фунта. Жалованье Лоуренса в Бовингтоне было 51 фунт в год, а вернувшись в ВВС и служа в Индии, он получал 60 фунтов. Исходя из этого, можно представить и жалованье Гая, рядового ВВС. (Стоимость костюмов я узнала из книги Десмонда Стюарта T. E. Lawrence by Desmond Stewart - 1977- Стр. 276:«A 'Drab Cheviot overcoat for RAM Guy, Esqr' cost £16.1.0; the bill also included two suits of blue Cashmere, one for Lawrence himself, the other for Guy», а размеры жалованья Лоуренса из T.E. Lawrence: biography of a broken hero by Harold Orlans, 2002) Видимо, то, что речь идет об очень дорогой одежде, не мешает самому Уилсону считать, что Лоуренс просто вот так вот оригинально помогал первым встречным "попрошайкам", но от читателей он такой доверчивости не ждет. Уилсон уверяет читателей, что отношения Лоуренса с Гаем неправильно поняли по трем причинам: из-за красоты Гая, из-за одного письма и из-за ласковых обращений в письмах: 'My rabbit', 'Dear Rabbit', 'Dear & poor miserable old thing', 'Dear Poppet', Poppet of poppets' и т.д.(rabbit -кролик; Poppet - крошка, малютка, душка, милашка). Да, только три причины, пишет Уилсон, делая вид, что других не существует, хотя противники Уилсона ссылаются и на другие письма, и на подарки, да и то, о чем упоминает Уилсон, понимают совсем не так примитивно, как он хочет показать. Уилсон опровергает только наличие гомосексуальной связи между Лоуренсом и Гаем, но ведь некоторые его оппоненты и не утверждают, что она была, а пишут просто о влюбленности Лоуренса, о сильном, хотя и не очень долгом увлечении. Но рассмотрим те подробности, о которых Уилсон упоминает. Ричард Ф. Кроуфорд написал, что Уилсон, уверяя (хотя и не приводя никаких доказательств), будто Кролик и Милашка это просто армейские прозвища, не берется, однако, рассуждать о том, как Роб такие прозвища получил. Меня этот вопрос как раз не волнует. Ну, получил и получил. Не всем же прозываться Крутыми Джеками? Однако Лоуренсу эти прозвища нравились, он ли их придумал или не он. Если Кролик и было прозвищем, которым Гая звали многие, "мой кролик" — обращение, которое показывает привязанность Лоуренса к нему. читать дальше Но надо сказать немного о положении Лоуренса в танковом корпусе в то время, как он писал Гаю. М.Ярдли пишет: «Лоуренс прибыл в Бовингтон не один. Он привез с собой большой и дорогой мотоцикл и молодого (восемнадцатилетнего) шотландца— Джона Брюса» (T.E. Lawrence: a biography by Michael Yardley - 2000 стр.187) Сперва Лоуренсу армия после ВВС показалась ужасной. Прибыв в танковый корпус в феврале, всю весну он писал Лайонелу Кертису горестные письма о том, как его угнетает поглощенность людей в казарме животной похотью. Гаю он жаловался: "Народ тут болтает большей частью о дырках (twats)! А остальное время о яйцах."(4.) 21 марта 1923 Лоуренс пишет о том, что отпуска у него, кажется, не будет. "Жалею об этом лишь потому, кролик, что провести летний отпуск в Оксфорде, возможно, было бы удовольствием для тебя. Здесь нет кроликов (даже ненастоящих), и приятно было бы вновь увидеть твою странную (queer), но приятную мордочку".(5) Брюс вспоминал, что среди солдат было много пьющих и агрессивных: «Они не знали, кто такой Лоуренс на самом деле, но было очевидно, что некоторые из парней в казарме хотят с ним подружиться, и это могло привести к неприятностям. Была лишь горстка достойных его компании, и мы остановились на двоих: рядовых Расселе и Палмере. Рассел был славным парнем, крепким и сильным, и, судя по виду, мог постоять за себя в случае необходимости. По этой причине я его и выбрал. Лоуренс выбрал Палмера. Это был парень посубтильнее, без мускулов, казавшийся довольно начитанным.» (6). 8 июля 1923 года Лоуренс писал Гаю: «Лучше бы я умер. ... Народ тут думает, что я задаюсь и с меня надо сбить спесь. В результате я невыносимо высокомерен. Жаль, что в лагере нет некоего Кролика, чтобы унять мою болезненную чувствительность. Из-за этого у тебя бы тут была собачья жизнь.»(7.) Брюс защищал Лоуренса от хулиганов и вымогателей, несколько раз ему пришлось даже подраться. Однако не всё в танковом корпусе было плохо. Художнику Кеннингтону Лоуренс написал в июне: "Армия омерзительна, Дорсетшир прекрасен, работа очень легкая. Думаю, я смогу выдержать."(8) Работа действительно была легкой. Даже Лиддел Харт в своей апологетической биографии, написанной при жизни Лоуренса, признавал это: "он был назначен на склад, где его работа заключалась в пригонке обмундирования. В целом это являлось легкой и хорошо оплачиваемой работой и давало преимущество уединения, которое позволяло ему проводить по вечерам работу по окончательному пересмотру «Семи столпов мудрости»."(9). Непосредственным начальником Лоуренса на складе был рядовой Палмер.
В конце мая Лоуренс взялся за перевод французского романа "Лесной гигант" и работал над ним все лето. В сентябре, поздравляя Гая с днем рождения, Лоуренс отсылает ему гонорар, полученный за перевод, и пишет, что этот перевод "был сделан ради тебя, потому что я мечтал послать тебе на день рожденья какой-нибудь скромный подарок. Для меня удовольствие быть в рядах ВВС отчасти — и в значительной степени — зависело от удовольствия, которое я получал от твоей золотисто-лазурной особы: и я у тебя в глубоком долгу за множество счастливых минут. ... Я работал над переводом меньше месяца, так что это не большой подарок... Жаль, что мы не смогли встретиться снова.(10). Лоуренс не только гонорар за месяц работы именует скромным подарком, он и про дорогую одежду написал так: "Я послал тебе твои тряпки" ("I've posted your rags to you today...). И вот на что я хочу обратить внимание: Уилсон пишет, что Гая сочли объектом увлечения Лоуренса только из-за красивой внешности парня. А не потому ли, что эту внешность превозносит сам Лоуренс? Не потому ли, что Лоуренс в письме к самому Гаю не упоминает ни о каких других его качествах, кроме внешности? Кстати, если посчитать это письмо самым обычным дружеским письмом, которое один мужчина может запросто написать другому, все равно странной кажется мысль посылать другу деньги в благодарность за «many happy times». Декабрь 1923. Лоуренс пишет письмо, которое Уилсон считает доказательством того, что никакой влюбленности никогда не было. Лоуренс ведь прощается. «Когда я сказал, что это последнее (письмо) я имел в виду, что мы снова расстаемся на огромный срок. Письма не помогают, случайные встречи тоже: над ними висит тень близкого конца— и веселье от этого вымученное, а разговоры дурацкие. Ты и я — мы так не подходим друг другу, что требовался такой медленный, и щадящий, и постоянный процесс, как совместное проживание в бараке, чтобы уютно свести нас вместе. Люди еще не друзья, пока не сказали друг другу всё, что могли, и не способны сидеть вместе, на работе или на отдыхе, долгими часами, не разговаривая. Мы никогда не достигали этого в полной мере, но были все ближе день ото дня... а с тех пор, как умер С.А., я никогда не чувствовал, что такое рискует случиться.»(11.). Я многое могу понять, но не понимаю, как можно цитировать такое письмо в доказательство того, что Гай для Лоуренса никогда ничего не значил. Кого еще Лоуренс сравнивал с Дахумом, своей первой и единственной любовью, по мнению многих исследователей? Кроме того, сам Уилсон перед этим письмом, в пояснение к нему, пишет, что, мол, Гай не хотел расставаться с Лоуренсом, потому что собрался жениться и надеялся, что Лоуренс будет продолжать помогать им с женой деньгами (Лоуренс уже подарил им "скромную сумму"). А когда Лоуренс с ним "решительно попрощался" (слова Уилсона), написал протестующее письмо. Гай и после этого продолжал иногда приезжать к Лоуренсу, у которого теперь был свой дом - Клаудс Хилл, и получать от него деньги. Но большого места в сознании Лоуренса он уже не занимал. Однако без привязанностей тот жить, по-моему, просто не мог, сколько бы ни говорили о том, что «Лоуренс любил больше технику, чем людей».
В октябре 1923 Лоуренс стал снимать Клаудс Хилл, позднее он его купит. Этот маленький дом действительно стал убежищем Лоуренса, как назвал его Форстер. Тут можно было слушать музыку и спокойно читать, отдыхать от тех, кто был ему неприятен, общаться с теми, кто ему нравился. 16 марта 1924 года Лоуренс пишет Шарлотте Шоу: «Рассел и Палмер (знаете ли вы Палмера, моего маленького робкого соню (dormouse)?) играют в джинкс, а на граммофоне позади меня пластинка Моцарта — а за окном под мягким солнечным светом громко распевают птицы.» 19.3.24."Дорогая миссис Шоу, полдень великолепен. Я проехал 50 миль на Боанергесе, и прослушал 7 симфонию (Бетховена)..., и Рассел с Палмером заварили превосходный чай, и огонь так славно полыхает..." А 6 апреля он ей пишет: «...я хотел бы сам увидеть и услышать [спектакль по "Святой Иоанне"]. Один из детей* мог бы тоже пойти. Такой необычный и краткий опыт вряд ли им повредит, как вы считаете? ... Плохая была неделя, а сейчас тепло и семья* тихо сидит и читает в ожидании большого чаепития, которое вскоре состоится. Всё очень спокойно и хорошо.» Сhildren и family— так ТЭЛ называл нескольких солдат из танкового корпуса, прежде всего Артура Рассела и Эдварда "Поша" Палмера. Сам Лоуренс был старше других рядовых лет на 15. Форстер писал матери о Лоуренсе и его доме Клаудс Хилл:«Он делит его с двумя другими солдатами - тоже маленькими. Они там проводят свободное время, но спать должны в лагере.»(E.M. Forster to Alice Clara Forster 23.3.1924)
30 апреля 1924 Клаудс Хилл Дождь струится по стеклам окна, выходящего на западную сторону; деревья качаются — и не так, будто играют, а устало, словно четвертый день ветреной погоды уж слишком противоречит их мечтам покрыться свежей зеленью. А внутри спокойно, как всегда. Мы выходили в дождь и искали под рододендроном сухие ветки — нашли достаточно, чтобы разжечь огонь, от жара которого вспыхнули cыроватые еловые поленья— и Палмер сидит перед огнем, сложив руки, и ждет, когда закончится вальс из "Кавалера роз". После него он хочет немного Моцарта в исполнении Ленера. Палмер пьянеет от музыки и предпочитает ту, которая опьяняет его наиболее сильно.
...А в это время я пишу вам. Когда допишу, будет чай (видите, каким коротким должно быть письмо) и после этого всё больше будет усиливаться ощущение животного удовлетворения (and more and more animal contentment after that), пока мы не почувствуем с наступлением темноты, что готовы к Баху - к фрагменту концерта для двух скрипок с оркестром. Мы всегда этим заканчиваем, если достаточно стемнело.
Я вам рассказывал о Палмере? Он был в отпуске, когда вы приезжали. Смуглый крошка, полный энергии, быстрый, изменчивый. Музыка у него в крови (его дед по фамилии Стэйнер писал церковную музыку, которую вы, к счастью, не слышали...) он больше поглощен шутками и шалостями, чем три обычных человека; застенчив, тих — только вскрикивает, как испуганная ворона, когда совершенно счастлив. Лет ему около 22-23, завербовался в 15, был дважды ранен ... Теперь он мой начальник на интендантских складах — и мне с ним очень повезло (and very fortunate I am to have him.) Его главное увлечение — проза Харди, он прочел все его романы, и ему не понравились "Династы". Хорошая поэзия для него это «Элегия» Грея. Он две ночи смеялся над «Учеником дьявола» (самая популярная в лагере пьеса) и застрял на «Мафусаиле». Справился с этим, неистово бегая ночью по пустоши (атлет, который не играет ни в какие в игры)— вообразите сову с подвижностью (и внезапными приступами темперамента) москита... все же, наверное, вы его однажды сможете увидеть. На него с Расселом одно удовольствие смотреть, когда они вместе, но они ломают всю мебель, куда бы ни пришли. "Тело и дух"... Мне бы хотелось верить - я построил на этом убеждении свою деятельность в Аравии — что они полностью противоположны... но в глубине своего сознания я уверен, что это одно и то же. Это хорошие новости для тела или гибель для духа? Хотелось бы знать. ...
10.7.24 Лоуренс спросил Шарлотту, не может ли она порекомендовать хорошего хирурга: один сержант сломал ногу, а армейский хирург, скорее «коновал, чем художник», может оставить его калекой. Шарлотта обратилась к одному из лучших хирургов, сэру Герберту Бейкеру. Следующее письмо: 19.7.1924 «... Вы на самом деле необыкновенно хорошая — тратите на нас время и силы. Когда я вам писал, я чувствовал себя, как хирург, который своим скальпелем проверяет, где у его пациента заканчивается излишек благодушия. Вы понимающий человек и можете представить, насколько легче самому быть добрым, чем просить другого проявить доброту. ... "Крейцерова соната" в исполнении Брюса (шотландца, немногословного, излишне стеснительного). Он часто является сюда по воскресеньям, входит лишь тогда, когда я один, глядит сурово и сумрачно, пока я ставлю на граммофон Бетховена, а затем твердо садится, окруженный героической аурой твердости: после четырех часов с Брюсом моя комната ощущается глыбой гранита - и я, сплющенный половик из окаменелых костей, меж двух ее пластов. Возможно, приятно чувствовать себя доисторическим животным, вымершим, и неживым, и ненужным, но это также и ранит. Сегодня днем писать не могу. Смогу ли вообще?» Шарлотта Шоу знала о сеансах флагелляции, но неизвестно, когда Лоуренс ей про них рассказал. Брюс сообщил в воспоминаниях, что в 1930 году она явно знала, так как Лоуренс показывал ему письмо, написанное к ней, в котором он, «хоть и не рассказывал ей все, что происходило, но пропустил мало, и то, что пропустил, он предоставил ее воображению».(12.) (Такое письмо, думаю, не было опубликовано: я о нем не слышала, а ведь пишущие о мазохизме Лоуренса должны были бы на это письмо ссылаться). В 1924 году он, кажется, еще не был с ней так откровенен. О Брюсе Лоуренс написал тогда только то, что вы прочитали. Но в письме есть ощущение недосказанности. Следующее письмо тоже кажется загадочным. 4.8.24« Дорогая миссис Шоу, это не попытка ответить на ваше последнее, длинное, письмо. Для этого мне надо собраться более основательно, чем то возможно в долгий дождливый выходной, после целого дня разгула Бетховена (debauch of Beethoven). Теперь я слабее некуда. ...Почему дождливые дни побуждают меня вам писать? Есть ли в натиске дождя на стекло что-то такое, что вызывает во мне желание делиться своими секретами? Это ведь обычно секреты. Подозреваю, что дождь и ветер вселяют в меня ощущение невидимости, тайны, безопасности. Внушают уверенность, что никто не подслушает.» В этом письме вроде бы не говорится ни о каких тайнах. Только о том, что он ими делится. Он словно бы намекает на то, что могло происходить в его доме под музыку Бетховена в то долгое дождливое воскресенье (письмо было закончено в понедельник). Трудно представить, что он мог так обессилеть только от музыки. Возможно, ему уже удалось уговорить Брюса высечь себя? Лоуренс умел, не рассказывая всю правду, приоткрыть какую-то ее часть. Однажды он описал своему американскому издателю Даблдею несколько дней, проведенных на море в Шотландии: письмо вышло жизнерадостное, длинное и подробное. Лоуренс упоминал в нем даже Брюса (не называя по фамилии). Но не упоминал о главной цели поездки. А ведь именно в эти дни, по словам Брюса, состоялась самая жестокая порка за все время их знакомства. Такая, что третьему участнику ритуала (свидетелю, записывавшему подробности) стало плохо. Лоуренс делится с Шарлоттой не только печальными тайнами. В письмах к ней он не старается скрыть свою чувствительность и не стесняется ее, что почти немыслимо для англичан того времени, привыкших сдерживать чувства, ненавидевших «сюсюканье». Но Лоуренс был оригинален во многих отношениях.
Вот что он пишет через неделю после письма о возникающем в дождливые дни желании раскрывать свои тайны. 11.8.24. «Превратности здешней жизни. Недавно вокруг меня были одни Роллс-Ройсы — ездил на них, мыл, ремонтировал. Это закончилось. Я уже размечтался о том, как с миром возвращаюсь на склад, где нам с Палмером было так хорошо (where Palmer and myself used to be happy). (А вместо этого стреляю из револьвера в перерывах между уроками, как им пользоваться. Порой появляется искушение предложить инструктору посостязаться в стрельбе по подброшенным в воздух полукронам. Понимаете, он бы не смог (попасть в них, я имею в виду). Однако, терпение. С 3 сентября вернусь на склад, если будет на то воля Аллаха.» 7.1.25 «... Прошлой ночью луна была чудесной — четко очерченной и блестящей. Сегодня она еще не взошла. Мы в доме. Жарко полыхает пламя, поддерживая в нас оживление. Ингхэм ставит на граммофон пластинки с симфонией Дворжака "Из Нового Света"— часть за частью. Медленная часть изобилует народными мотивами, звучит красиво.
Палмер сидит на бортике камина, пытаясь сосредоточиться на чтении "Гончих Банбы". Он эту книгу называет "дико мощной". Считается, что это высшая похвала. Вчера в кровати перед отбоем он читал о полковнике и похоронах, и все еще время от времени, обращаясь ко мне, ударяется в восторженные похвалы этой истории. Сегодня вечером его отвлекает музыка— ведь она течет в его крови (от Стайнера, композитора, сочинявшего довольно скверные произведения для церковного органа) и все его нервы тянутся к хорошей музыке, когда он может ее услышать, а возможно это теперь только в моем скромном жилище. Хотелось бы мне, чтобы вы познакомились с этой застенчивой птичкой (shy little bird).» Письмо длинное, хоть и начинается фразой «Это письмо будет коротким» (потому что надо пить чай). Лоуренс дальше пишет о Палмере и о трех других парнях (двое в это время, по его словам, боролись на кресле— один из них, Пэт Ноулс, парень на 18 лет моложе Лоуренса (ему 37), был сыном его соседей), о том, как они относятся к книгам и т.д. А заканчивается письмо так: "Чай уже готов. Поэтому заканчиваю. P.S. Палмер ставит пластинку — "Пер Гюнт" к чаю. Спасите!!!" Но как бы ни радовала Лоуренса дружба с этими солдатами, он стремился вернуться в ВВС. Кроме того, его друзья сами не собирались оставаться в армии всю жизнь. Они хотели жить так же, как их родители, как было принято в их среде — собирались завести семью и найти работу. О том, как Лоуренс все-таки добился возвращения в авиацию, я расскажу как-нибудь потом. А пока скажу лишь, что он этого добился и в письме Шарлотте 17 июля 1925 года радовался по этому поводу. Шарлотта прислала ему очередную посылку — с шоколадными конфетами. Она, видимо, написала, что боится, не растают ли конфеты, пока посылка дойдет до адресата. Он написал: «Я читаю вслух вашу записку, приложенную к коробке конфет, и Палмер (смуглый маленький соня, прозванный «Пош» (шикарный) за то, что он такой опрятный [neat]) умоляет меня ответить вам, что они и правда растаяли... так заманчиво. Так что вот так. (So there is that.) Я угостил.»
Источники (и некоторые цитаты по-английски)1.(The BBC talks of E.M. Forster, 1929-1960: a selected edition. 2008, стр.437.Отсюда) 2.«convincing - except in one aspect: sex. Mr. Wilson finds it disagreeable to investigate this too closely. When he examines Lawrence's relationship with an Arab youth, Dahoum, to whom he dedicated ''Seven Pillars'' (''I loved you''), Mr. Wilson says many readers will have been led astray to believe ''the worst.'' Why the worst? Because Mr. Wilson is shocked by the very suggestion that Lawrence was gay. Again, when Lawrence wrote that he was ''nearer it daily'' with a fellow R.A.F. aircraftman, Mr. Wilson writes that this was no proof of a homosexual relationship, when clearly there was one, at least emotionally». 3.Тут говорится, что инициалы Гая значат Роберт Остин Марстон (будто бы сообщил его родственник): ...a guy in the army named R.A.M. Guy. I still bet farm and family that they made the name up, I mean COME ON, what are the odds. EK received mail from a person who says RAM Guy was their relative. R.A.M. stands for Robert Austen Marston, as Marston was Guy's mother's maiden name, so the email explains. Looks like I lost farm and family. 4.The crowd talk a great deal of twats! and the rest of the time about ballocks.(цитирует Мэк в A prince of our disorder: the life of T. E. Lawrence by John E. Mack 1998, стр.342 5.Thanks be to God that I require no leave. Only, rabbit, I'm sorry, since that summer holiday in Oxford would have been perhaps a pleasure to you. There are no rabbits here (or at least no imitation ones) and it would give me contentment to see your queer but jolly face again..."* 6.They didn't know who Lawrence was, but it was obvious some of the chaps in the hut wanted to pal up with him, and this could have led to trouble. There was only about a handful of them fit to be in his company, and we arrived at a short list of two: Privates Russell and Palmer. Russell was a nice fellow, thick-set and strong, and looked as though he could use himself if need be. He was my choice for that reason. Palmer was Lawrence's choice. He was a gentler kind of chap, without brawn, and seemed to have read a little.
7.I wish I was dead. Jock is muck-sick with me: the crowd here think I'm uppish & must be brought down. Consequence I swank intolerably. I wish there was a Rabbit in camp to take off the edge of my soreness upon. You'd have a dog's life of it here.* 8.A touch of genius: the life of T.E. Lawrence by Malcolm Brown, Julia Cave, 1988,Стр. 177
10.was done on your account, for I had the ambition to send you a trifle for your birthday. My pleasure in the RAF was partly, largely, due to the pleasure I got from your blue & yellow self: and I owe you a deep debt for many happy times. ... I made it in less than a month, so that it is no great gift... I wish we could meet again.* 11.Jeremy Wilson, Lawrence of Arabia, The Authorised Biography (London, Heinemann, 1989) стр. 704 'People are not friends until they have said all they can say, and are able to sit together at work, or rest for long without speaking. We never quite got to that but we were nearing it daily—and since S.A. died I haven't experienced any risk of that happening.' 12.There was one letter he showed me which he wrote to Mrs Bernard Shaw from Collieston. Although he did not tell her everything that was happening, he missed out little and what he did miss he left to her imagination. The secret lives of Lawrence of Arabia - Phillip Knightley, Colin Simpson - 1970, Стр. 228 *Письма Лоуренса к Гаю цитируются по изданиям Jeremy Wilson, Lawrence of Arabia, The Authorised Biography (London, Heinemann, 1989), стр.704; T.E. Lawrence: biography of a broken hero by Harold Orlans, 2002, стр.175-176; и по описаниям с аукциона Кристи(1.; 2.) Тексты писем к Шарлотте Шоу взяты из книги "T. E. Lawrence Letters Volume I: T. E. Lawrence, Correspondence with Bernard and Charlotte Shaw, 1922-1926 Fordingbridge, Castle Hill Press, 2000, 702 copies Стр.65, 67, 72, 73-75, 86-88, 120-122, 144. Об этом издании Отрывки из писем, воспоминаний и других источников перевела я. upd О чувствительности.Сомерсет Моэм пишет о том, как американская мать, рыдая, обнимает сына, уезжающего в армию. «В Англии эта мать, если бы она и пришла проводить сына на вокзал, когда двери вагона открылись, коснулась бы его щеки губами и сказала: "Всего, старина! Будь молодцом!" Улыбнулась бы ему, помахала рукой — и была такова.»(«Записные книжки», АСТ,2003, стр.338) Форстер пишет в "Заметках об английском характере" о том, как расставался на несколько месяцев с другом-индийцем и удивлялся его бурным переживаниям. Сам-то он не собирался демонстрировать отчаяние и даже не очень огорчался: не на век же прощались. Когда он это высказал индийцу, тот обиделся и сказал, что англичане взвешивают чувства, как картофель. Процитирую из другого своего поста: «Э.М. Форстер так описывает английского джентльмена: "Его учили в школе, что проявлять чувства — неприлично, это дурной тон. Не следует выражать большую радость или глубокую печаль, не следует даже, когда говоришь, слишком широко открывать рот, — как бы трубка не вывалилась"("Заметки об английском характере" в издании Форстер Э.М. Избранное. Л., 1977 ).» Зато Лоуренс не скрывает сильных переживаний, когда пишет Палмеру после своего ухода из танкового корпуса: «Когда я вошел на станцию военно-воздушных сил в Западном Дрейтоне ..., из верхних окон донеслась неистово спетая "Девчонка из Ричмонд Хилл". Я вспомнил Клаудс Хилл, тебя, Бэнбери — повесил вещмешок на иву и заплакал.» 25.VIII.25 Лоуренс и в "Чеканке" несколько раз описывает свои слезы, больше напоминая англичанина 18 века, чем 20. А ведь в кругу людей своего класса он казался очень сдержанным, даже холодным, хотя и веселым, и очаровательным. Может быть, дело в том, что он был немного другим среди англичан из низших слоев общества, которых не приучали скрывать свои чувства? «Они вообще не притворяются — и мне не нужно среди них притворяться».2.VII.31; и тут. The Lass of Richmond Hill на You Tube О знакомстве Палмера с Э.М. Форстером я писала тут.
Э.М.Форстер, Зигфрид Сассун, Т.Э.Лоуренс. История дружбы. 1 ч. 2 ч. 3 ч. ч.4 Э.М.Форстер и Пош Палмер Сэр Филип Сассун, Зигфрид Сассун и Т.Э.Лоуренс Тут Солдатская "традиция", незнакомая летчикам. Тут «Наверное, это вид помешательства — воображать, что в тебя влюблен каждый встречный, но что же я должен думать, если они это пишут черным по белому?» Это последняя фотография Лоуренса, моя любимая фотография. Тут ему 47 лет, он покидает службу в ВВС. Майкл Ярдли пишет: «Эта фотография интересна тем, что по ней видно — Лоуренс, вечный мальчик, наконец достиг среднего возраста. Он выглядит растерянным... Волосы коротко подстрижены, лицо с вымученной полуулыбкой больше не красиво, а грубо и обветрено». («T. E. Lawrence: A Biography» by Michael Yardley, 2000, стр.210) читать дальшеЯ думаю, Ярдли преувеличивает.Лоуренс и на ранних фотографиях обычно не выглядит красавцем, хотя иногда по ним видно, как он был обаятелен. А тут я не вижу явного огрубения внешности. Руки у него остались такими же «fine, careful, and accomplished», как их описывал сэр Рональд Сторрс. Тут