[FleetinG_]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

"Ты помнишь, как все начиналось?"

[FleetinG_]

Ура, мне удалось найти часть сериала про совсем-совсем молодого Индиану Джонса, где Лоуренс появляется в первой же серии! На этот раз играет его
Joseph Bennett, а выглядит это вот так:

и вот так

Еще раз про apparition, ага...

Первая встреча двух археологов на фоне египетских пирамид:

Вот такой он на этот раз, многоликий наш...

Ночной привал прямо в пустыне. А что делать, местный проводник-то коварно сбежал...

Великий proselityzer за работой Вот примерно так и определялся жизненный путь его юного слушателя...

Путешествие по Нилу

"Запомни - в какой бы стране ты ни оказался, прежде всего учи язык, это ключ ко всему..."

На раскопках "проклятой" гробницы

Правда, работает здесь не Флиндерс Петри, как можно было бы предположить, а Говард Картер. Но тоже ничего

На пороге открытия

Группу искателей ждут не только таинственные гробницы со своими секретами и находками...

...но и не менее таинственные преступления - с вполне земными причинами...

(Лежащее на песке тело не убито, только задержано )

"Видишь ли, когда я рассказывал тебе эту историю об оживших мумиях, я... как бы это сказать..."

"Наврали?" "Преувеличил "


Надеюсь, что так когда-нибудь и "Ветер перемен", про Парижскую конференцию, отыщется...

@темы: кино

---

Об одном каламбуре Джорджа Бернарда Шоу.

[tes3m]

В статье "В борьбе за реалистический перевод" (1955) известный переводчик И.А. Кашкин написал: «Звуковой каламбур обычно слишком тесно связан со своим языком. Вот, например, такой блестящий, чисто шовианский каламбур: — автограф Бернарда Шоу рядовому Шоу (каким захотел стать под конец жизни пресловутый разведчик Лоуренс). Как же это передать? Неужели— "От публичного Шоу приватному Шоу", с полной утратой смысловой опоры каламбура, который по-английски основан на двойном значении private (рядовой солдат и частный) в противопоставлении public (общественный, знаменитый, известный)? Или, может быть, удовольствоваться скромной игрой на созвучии: "От известного Шоу безвестному Шоу"?»*
Я не так давно нашла точную цитату: надпись на том экземпляре пьесы "Святая Иоанна" (эту пьесу Лоуренс особенно любил), что остался после смерти Лоуренса в его доме. Сперва пишет Дж.Б.Шоу: "Шоу от Шоу, чтобы заменить многие украденные экземпляры, пока и этот тоже не украдут. 7 февраля 1934 г." Потом приписка от Лоуренса: Дж.Б.Ш. сперва подарил мне один экземпляр той версии "Святой Иоанны", что была поставлена на сцене. Ее у меня взял почитать один солдат в танковом корпусе, потом дал другому, тот — третьему. Так она и пропала. Тогда Дж.Б.Ш. прислал мне другую "Иоанну", вроде этой, подписанную: "Рядовому Шоу от нерядового Шоу". Это была одна из моих главных радостей в Клаудс-Хилл, но в 1932 году и она исчезла. Отсюда этот третий экземпляр с пессимистической надписью. 2.34. Т.Э.Ш.
В оригинале:['To Shaw from Shaw to replace many stolen copies until this, too, is stolen. 7th Feb. 1934'] 'G.B.S. gave me first a copy of the acting version of S. Joan. It was borrowed from me by an R. T. C. reader, who lent it to another, and he to a third. So it disappeared. Then G.B.S. sent me another Joan, like this, inscribed 'To Pte. Shaw from Public Shaw'. This was one of my chief joys at Clouds Hill: but in 1932 it also vanished. Hence this third copy with its pessimistic inscription. 2.34. T. E. S.' (Надо сказать, что ТЭЛ к вещам был безразличен. Он любил только книги, картины, пластинки, но и их не берег: всё у него терялось, исчезало, оказывалось украденным или брошенным. Он любил, когда дружившие с ним солдаты и летчики читали взятые у него книги, и почти не сожалел даже о редких экземплярах.)
Я не удовлетворена тем, как перевела каламбур, хотя такой вариант первым приходит в голову. Вроде бы слово "нерядовой" в разговорном языке (и в сети) есть, но словари его не знают (кроме издания "Русское словесное ударение.Словарь нарицательных имён". Автор М. В. Зарва. ЭНАС, 2001 в сети) Думаю, в будущем это слово будет считаться обычным в русском языке, но пока, может быть, надо было бы писать "Рядовому Шоу от не рядового Шоу". Или придумать что-то другое: "Рядовому Шоу от незаурядного Шоу", например. Надеюсь, кто-нибудь додумается до лучшего варианта перевода.
Но перевести так, как предложил Кашкин, вообще нельзя, потому что он, видимо, цитируя по памяти, перепутал порядок слов, написал: "From Public Shaw To Private Shaw "*. Таким образом должно было быть не "От известного Шоу безвестному Шоу", а "Безвестному Шоу от известного Шоу". Но мне этот вариант все равно не нравится. Смысл каламбура, по-моему, именно в звании "рядовой" ( 'Private' или 'Pte.')— из этого слова вырастает вся шутка, поэтому его нельзя терять при переводе. Лоуренс всячески подчеркивал свое простое звание, немного раздражая друзей, особенно тех, кто, как Шоу, хотел видеть его занятым общественной деятельностью, а не уходом в частную жизнь, не тем, что казалось странной игрой в простого человека. Поэтому для этой шутки также важно противопоставление таких значений слов public и private как "общественный" и "частный", "открытый" и "тайный" ("В чем состоит твоя игра?" — спросил однажды Шоу Лоуренса, не веря, что тот не имеет никакого тайного умысла, так упорно стремясь в рядовые ВВС). Шоу, кроме того, смеется над претензией Лоуренса на заурядность, неприметность. И нужный оттенок значения есть, по-моему, в русском слове «рядовой».
Кашкин, мне кажется, постарался рассказать об этом каламбуре так, чтобы советская цензура не сочла упоминание о нем неуместным: ведь о дружбе Шоу с Лоуренсом старались упоминать пореже, поскольку Шоу считался у нас прогрессивным (совершенно справедливо, кстати), а Лоуренс был "пресловутым" Лоуренсом, героем британских империалистов (вообще-то тоже верно, хотя, кроме этого, он был и героем свободомыслящих интеллектуалов, вроде Одена). И трудно было бы объяснить читателям, как такой хороший человек мог дружить с таким плохим. Вот Кашкин и говорит туманно об автографе, а не о дружеской дарственной надписи на книге.
*И.А.Кашкин. Для читателя-современника. Статьи и исследования. М.,1977 стр 496
**Кстати, в надписях на книгах, подаренных Лоуренсу, его имя чаще идет в начале: 'T. E. from E. M. F." (это Форстер, который всегда помнил о том, что Лоуренс просил звать себя просто Т.E.); 'To Lurens from Winston, Charwell, February 1934' (это от Черчилля); 'For T. E. Shaw, with kindest thoughts and best wishes from James Hanley'. Это и вообще характерно для английских дарственных надписей на книгах (того времени; о современных надписях такого рода не могу ничего сказать) — имя того, кому преподносили книгу, чаще писалось в начале .

@темы: окружение ТЭЛ, литература, быт и нравы эпохи

---

Э.М.Форстер о жизни в Клаудс-Хилл

[tes3m]

"Комнатка напротив — теперь это ванная комната, в которой стоит белоснежная и очень чистая ванна. А в то время, когда я там гостил, все было совсем иначе. Помню, как один из нашей компании отошел в угол с монетой и подбросил ее, бормоча: "Орел - моюсь, решка - нет. Решка. Ура, я выиграл!" И это отражало наше общее отношение к мытью. Мы ему без боя не сдавались. Но - да простится мне подробность, настолько чуждая героизма — без бутылки с горячей водой дело и правда не обходилось. T.Э. был бесконечно добр и заботлив даже в мелочах - после того, как он возвращался в лагерь, в постели можно было обнаружить бутылку с горячей водой, оставленную, чтобы у его бесценного гостя не замерзли ноги. Это было так на него похоже. Чем тяжелее жил он сам, тем больше беспокоился о том, чтобы у других все было в порядке. Он вынес бы любые трудности, лишь бы остальных они не коснулись". (1.)
В письме к матери Форстер так описывает первую встречу с Лоуренсом: "Я добрался туда в 8 вечера и нашел маленького солдатика, ждущего меня в гостинице. Это-то и был романтический Л[оуренс]. Он был довольно робок— я тоже. Он должен был уйти в 9. Сегодня я приехал на машине к его дому. Он делит его с двумя другими солдатами - тоже маленькими. Они там проводят свободное время, но спать должны в лагере." (Два других солдата - Артур Рассел и Эдвард "Пош" Палмер.)(2.)
Раз уж речь зашла о ванной, приведу и историю о "туалете" в Клаудс-Хилл, хотя об этом я прочла не у Форстера. В 1929 году Лоуренс познакомился и подружился с леди Астор, первой женщиной, ставшей членом парламента (он писал матери, что она ему нравится, хотя и утомительна). Артур Рассел вспоминает: "Леди Астор сказала, что ей нужно в туалет. Лоуренс окликнул меня: "Рассел, покажи, пожалуйста, туалет леди Астор". Ну, я вывел ее из дома прямо в рододендроны. Я сказал: "Можете присесть за тот кустик" - и ушел." (3.)

В оригинале

1."The little room opposite— that's now a bathroom containing a snowy and hygienic bath. Nothing of the sort in my time. I remember one of our party retiring into a corner with a coin, tossing it, and muttering to himself: "Heads I wash, tails I don't. Tails. I`ve wan" And that represented our general attitude to washing. We did not allow it to win too easily. But - if I may mention so unheroic an article — a hot bottle did figure. TE's kindness and consideration over trifles were endless and after he had returned to camp one would find a hot bottle in the bed, which put there in case his precious visitor`s feet should be cold. That was so like him.The harder he lived himself, the more anxious he was that others should fall soft. He would take any amount of trouble to save them".
("Two cheers for democracy" by Edward Morgan Forster - 1951 - стр. 347)
2."I reached here at 8.0. and found a little private soldier awaiting me in the inn. This was the romantic L. He was rather shy and so was I. He had to go at 9.0.
Today I went out to his cottage by car. He shares it with two other private soldiers-also little. They spend their leisure there but have to sleep in the camp."
(E.M. Forster to Alice Clara Forster 23.3.1924, M. Lago and P.N. Furbank, eds., Selected Letters of E.M. Forster: 1921-1970, Vol. 2, London, Collins, 1985 - Стр. 50)
3."Lady Astor said she wanted toilet....Call from Lawrence "Russel, would you show Lady Astor toilet please". So I took her outside into the rhododendrons. I said "You sit on that bough"...and I walked away" (процитировано в "T.E. Lawrence: biography of a broken hero" by Harold Orlans - 2002)
Сама не знаю, почему мне понравилась история про мытье. Но зато догадываюсь, почему вся эта жизнь в стиле "солдаты дымом греются" нравилась Форстеру: дома буржуазная приличная жизнь с мамой - трапезы в одно и то же время, крахмальные простыни. А тут всё так необычно.Так экзотично.

@темы: Clouds Hill, отзывы о ТЭЛ, черты характера ТЭЛ

---

" Я личность довольно-таки сложная, а это плохо для простой биографии."

[tes3m]

I'm rather a complicated person, and that's bad for a simple biography. (T.E. Lawrence to Robert Graves 28.VI.27)
В трогательной французской истории о рядовом Россе (он же, как известно, полковник Лоуренс) главный герой показан только несчастным страдальцем. Таков он там с момента поступления в РАФ и до смерти. Но, к счастью, настоящий Лоуренс прожил эти тринадцать лет более разнообразно. О своей службе в Военно-воздушных силах он писал: "Товарищество, интересный труд, редкие часы досуга - это все по-настоящему приятно. Пока здоровье позволяет, буду там оставаться. Мне не нравилась армия, но ВВС отличаются от армии, как небо от земли." Там же
Лоуренс далее пишет, что строевая подготовка в ВВС это просто шутка по сравнению с армейской. И разные виды работ, о которых он писал Бернарду Шоу ("Я был курьером. Я также работал уборщиком, конторским служащим, чистил свинарники, был горничной, судомойкой и служителем в лагерном кинотеатре" Dec.27, 1922 letter to G.B.Shaw (2000, 21-2)), отнимали не все его время. Гарольд Орланс пишет: "Джок Чэмберс, дневальный в казармах, где жил Лоуренс (Чэмберс стал его верным другом), был обеспокоен тем, что тот пренебрегает своими обязанностями. "Я ему сделал выговор, потому что он отлынивал от чистки картошки. Я сказал: "Слушай, старина, если ты собираешься быть одним из нас, ты должен делать то же, что и мы." Он ответил: "Это дурацкая работа, просто трата времени". И не стал чистить."
Лоуренс, отметил Чалмерс, "был всегда из тех парней, что в строю держатся сзади... так что ему не надо было пошевеливаться...он знал все такие хитрости." (T.E. Lawrence: biography of a broken hero by Harold Orlans cтр.58 Орланс цитирует выступление Чэмберса в передаче на Би-би-си 3 декабря 1958 г. (BBC: Maurice Brown, producer, "Lawrence of Clouds Hill" sсript, BBC Third program, Dec.3, 1958)
И не думайте, что это наветы недоброжелателя: Чэмберс боготворил Лоуренса, говорил о нем так: "Он был одним из самых прекрасных людей, когда-либо ступавших по земному шару; лучше, чем Христос.("He was one of the finest men who've ever trod the globe, better than Christ."T.E. Lawrence: biography of a broken hero by Harold Orlans Стр. 174.) Они дружили до смерти Лоуренса.
Все описанное Чэмберсом относится к 1922 году, когда Лоуренс (Росс) был еще новичком и не имел своего убежища - Клаудс Хилл. Правда, уже тогда он купил сперва старый мотоцикл, а потом новый и дорогой - Brough Superior, получивший от владельца прозвище "Боанергес". Своим великолепием этот "Роллс-Ройс среди мотоциклов" (Орланс) не мог не привлекать внимание окружающих.
А потом Лоуренс поселился в Клаудс Хилле и в письмах к Шарлотте Шоу появились идиллические описания: "Дорогая миссис Шоу, полдень великолепен. Я проехал 50 миль на Боанергесе, и прослушал 7 симфонию (Бетховена)..., и Рассел с Палмером заварили превосходный чай, и огонь так славно полыхает..."(Письмо Шарлотте Шоу 19.3.24. в T. E. Lawrence, Correspondence with Bernard and Charlotte Shaw 1922-1926. Fordingbridge, Castle Hill Press, 2000, стр. 67) Лоуренс признавался, что любит камины, как кошка. И у него был камин. И музыка, и книги, и друзья, и чай, и шоколадные конфеты, которые постоянно присылала Шарлотта Шоу. Я буду цитировать и другие письма, в которых обо всем этом говорится: это очень уютные описания, их приятно переводить и они оставляют после себя ощущение, что в некоторые минуты своей жизни Лоуренс был не так уж и несчастлив.

@темы: окружение ТЭЛ, Clouds Hill, RAF, биография ТЭЛ

---

Лоуренс Даррелл о "Семи столпах мудрости"

[tes3m]

Отзыв Л.Даррелла о Т.Э.Лоуренсе (what a disgusting little thing he was) цитируется часто (в предыдущем посте мы могли видеть его даже на французском), но в отрыве от контекста. Из-за этого неясно, чем именно не понравился ТЭЛ автору "Александрийского квартета". Поэтому я решила найти первоисточник.
"Да, книга Лоуренса великолепна (Yes, the Lawrence is a great book.) Я только что ее дочитал. Но какой же мерзкой маленькой дрянью был он сам. (But man what a disgusting little thing he was). Его собственная личность уменьшается по мере того, как вырастает его сага. Я потерял и ту тень интереса к нему, какая у меня была. Что за маленький евнух (neuter), кромсающий и ранящий свое тело, которое так ненавидит. Нигде в книге нет и следа здоровой спермы, а что касается всей этой болтовни о людях, которые его унижают, говоря о своих женах, болезнях, еде и т.п., так тьфу на него! Он, кажется, был не более чем нудным подростком, зажавшим себя в тисках самоистязания и самоотрицания. Да, какой-то испорченный ребенок. (He seemed to be nothing but a tedious adolescent applying the thumbscrews of denial and torture to himself. Yes, a sort of nasty child.) (...) Но книгу тем не менее написал эпическую. Бедный малый (poor little fellow)."
Лоуренс Даррелл Алану Г. Томасу. Корфу. 1935
Собирала по кусочку в book search. Там где точки, увы, пропуск - не нашла предложения. Что-то опять про отсутствие здоровой сексуальности, но я не уверена.

@темы: masochism and sexuality, творчество ТЭЛ, отзывы о ТЭЛ

---

Неизвестный портрет рядового Росса

[FleetinG_]

Вот это.
Вот здесь.
(в моем переводе - с французского, так что, надеюсь, возражений не будет).
Тут можно их сразу увидеть.

@темы: образы ТЭЛ в искусстве, RAF

---

Любимые стихи Лоуренса и книги из его личной библиотеки.

[tes3m]

Я нашла в одном блоге цикл постов, посвященных книге Minorities, by T E Lawrence; ed. by Jeremy Wilson (London, Cape, 1971). Книга состоит из стихов разных поэтов, переписанных Лоуренсом в записную книжку, с которой он не расставался до 1927 года, когда, уезжая в Индию, отдал ее Шарлотте Шоу. Всего в Minorities 112 стихотворений. Посты интересные, но я обнаружила в них несколько ошибок. Помещена фотография молодого Лоуренса, а написано, что это Флекер (я написала в комментариях об этом, хозяйка блога обещала исправить). Среди фотографий Зигфрида Сэссуна есть изображение его кузена Филипа. Со ссылкой на статью Yagitani Ryoko "An 'S.A.' Mystery" перечислены все когда-либо кем-либо выдвигавшиеся догадки (даже абсурдные) о том, кому посвящены "Семь столбов мудрости", т.е. кто такой S.A., но не написано самого главного - что давно уже признано (в том числе и самим Джереми Уилсоном): книга была посвящена Дахуму (Ахмеду). И именно об этом статья Yagitani Ryoko, которая убедительно показала, как были опровергнуты все остальные предположения.

Стихотворение Сэссуна, переписанное рукой Лоуренса

Стихотворение Сэссуна, переписанное рукой Лоуренса



The Dug-Out
Why do you lie with your legs ungainly huddled,
And one arm bent across your sullen cold
Exhausted face? It hurts my heart to watch you,
Deep-shadow'd from the candle's guttering gold;
And you wonder why I shake you by the shoulder;
Drowsy, you mumble and sigh and turn your head. . . .
You are too young to fall asleep for ever;
And when you sleep you remind me of the dead.

Siegfried Sassoon
Интересно, что среди авторов стихов есть Кристина Россетти. Лоуренс переписал два ее стихотворения - Does the road wind uphill all the way? Does the road wind uphill all the way? и Bride Song (FROM 'THE PRINCE'S PROGRESS') Это не совсем согласуется с его заявлением о том, что ему и даром не нужны произведения, написанные женщинами. Как и то, что в его библиотеке были книги, написанные Гертрудой Стайн, Вирджинией Вулф, Кэтрин Мэнсфилд, Дороти М. Ричардсон, Марго Асквит, Пирл Бак и Сельмой Лагерлеф. Был даже сборник стихотворений Анны Ахматовой в английском переводе - Forty-seven love poems (1927). Возможно, конечно, что кто-то подарил.
Вот тут перечислены книги из его библиотеки, которые находились в его доме в 1935 году. К сожалению, много книг он утратил при переездах, но интересно узнать и о тех, что были собраны им в последние годы. Тут они перечислены по названиям (но можно искать и по автору). Я сравнила с перечнем по авторам Library at Clouds Hill (тут лишь те, чьи фамилии начинаются на A).

@темы: Clouds Hill, литература

---

В понедельник снова начинается работа - а она-то по-настоящему важна.

[tes3m]

Джеймс Хенли - ирландец по происхождению, писатель, выходец из рабочей среды.

"Думаю, cлишком уж расписано несчастье быть соблазненной: лично я смог бы перенести это с некоторым присутствием духа! Думаю, преувеличена насыщенность нашего сознания сексом. Шейла встречает двух священников - и один ее насилует. Она встречает двух автобусных кондукторов - и оба на это покушаются. Право же, вы переоцениваете развратность автобусных кондукторов."

С Т.Э.Лоуренсом Хенли познакомился еще до того, как был опубликован принесший ему скандальную известность роман "Мальчик" (1931). Роман мрачно натуралистичен. Главный герой книги бежит в 13 лет из дома, чтобы стать матросом (надо сказать, что автор и сам убегал из дома, сам служил на торговом судне - правда, пишут биографы, ему было тогда уже 17, хотя он позднее уверял окружающих, что 13, как и герою). Но в море мальчику приходится несладко: матросы обращаются с ним грубо, а затем один из них его насилует. Автор, как отмечают исследователи, не осуждает матросов: они простые темные люди и не ведают, что творят. Далее мальчику, который остался несломленным, временно везет – ему позволяют занять место умершего матроса. Потом кто-то по доброте душевной берет его с собой в бордель, после чего мальчик уже сам находит себе девицу, от которой, как потом выясняется, заражается сифилисом. Когда корабль выходит в открытое море, состояние героя ухудшается. Мальчик сильно мучается и его, как говорится в пересказе, "из милосердия душит пьяный капитан". Т.Э.Лоуренс прочитал полный текст до публикации и отозвался о нем с большим одобрением, хотя и признал, что "некоторые фрагменты романа мучительны".
Прочитав позже другой роман Хенли - "Шейла", он написал, что, несмотря на разные достоинства книги, в ней нет силы "Мальчика" - потому, видимо, что сам автор никогда не был служанкой в Ливерпуле ("For one thing, I suppose, you have never been a maid-servant in Liverpool"). Он продолжает в той же полушутливой манере, которую сам объяснил "попыткой найти в смехе убежище от передозировки ужаса" ("refuge in laughter against your over-dose of terror"): "Думаю, cлишком уж расписано несчастье быть соблазненной: лично я смог бы перенести это с некоторым присутствием духа! Думаю, преувеличена насыщенность нашего сознания сексом. Шейла встречает двух священников - и один ее насилует. Она встречает двух автобусных кондукторов - и оба на это покушаются. Право же, вы переоцениваете развратность автобусных кондукторов." ("I think it over-labours the disaster of being seduced: I could bear it with some fortitude, personally! I think it over-states the proportion in which sex inhabits our minds. Sheila meets two priests - one rapes her. She meets two bus-conductors - both have a shot at it. Now, honestly, you overdo the lechery of bus-conductors." 21.VIII.31.) После "Шейлы" Лоуренс решил снова перечитать "Мальчика": "Мне он нравится больше "Шейлы"... по субъективным причинам – потому, что мне нравятся мужчины, корабли и Александрия!" ("I like it better than Sheila ... for subjective reasons, because I like men, and ships and Alexandria!".2.VII.31)
Смелость Хенли вызывала у Лоуренса восхищение: "Бог Всемогущий, вы ничего не оставляете недосказанным или незаконченным, не так ли? Я не могу понять, как вы находите храбрецов, которые вас издают!" ("Whereas God almighty, you leave nothing unsaid or undone, do you? I can't understand how you find brave men to publish you!"2.VII.31) Он познакомил Хенли с Форстером, а позднее, когда против романа "Мальчик" выдвинули обвинение в непристойности, начал бороться против цензуры и привлек к этому Форстера. В 1935 году Лоуренс написал одному из издателей: "Если вы сможете выяснить, кто в бюро был инициатором этого преследования, и пришлете мне его имя и адрес, я постараюсь заказать ему из Парижа по почте основательный запас действительно непристойной литературы - нечто такое, что покажет ему разницу между порнографией и произведениями искусства". ("If you can find out who at Bury initiated the prosecution, and send me his name and address, I will try and get him sent from Paris, by post, a regular supply of some really indecent literature: something that will show him the difference between pornography and works of art."T. E. Lawrence to K. W. Marshall 1.2.35.) Другому издателю он писал о Форстере: "Он один из немногих авторов, которые могут осмелиться на попытку помочь. Большинство из них боится самого слова "содомия". Хотелось бы знать, почему?" ("He is one of the few writers who might dare lead an attempt at help. Most of them are afraid of the word sodomy. I wonder why?" T. E. Lawrence to C.J.Greenwood 5-4-35) Лоуренс готов был привлечь к борьбе против цензуры даже Шарлотту Шоу, но ей роман не понравился, к тому же она была больна. Форстер в 1935 году выступил на Всемирном конгрессе писателей в Париже с призывом защитить "Мальчика" от преследований цензуры, но это не помогло. Джеймс Армстронг отмечает в книге “Публикация, судебное преследование и переиздание "Мальчика" Джеймса Хенли”, что Форстер, возможно, с готовностью вступился за роман именно из-за сцены гомосексуального изнасилования, поскольку сам хотел, но не мог писать открыто о гомосексуальности. (отсюда)
Я попыталась прочитать хоть немного из романа Хенли и книгопоиск помог мне найти знаменитую сцену изнасилования героя, из-за которой, главным образом, и разгорелся скандал. Увы, я нашла лишь ее начало

Нескромная сцена (правда, отрывок короткий).

(перевод мой): "Он пытался думать, но не мог, и внезапно мужчина навалился на него всем своим весом. Он сжал кулаки, бормоча: "Отвали, отвали, ты, грязная скотина!" Больше он не произнес ни звука - рот его был полностью закрыт ртом мужчины. И этот рот скорее сосал его, чем целовал. Всем своим существом мальчик испытал отвращение, но был бессилен. Стюард продолжал сосать его рот." Дальше я не смогла ничего прочитать и нашла лишь фразу о том, что рев двигателей заглушал шум вод и ветра, "но единственный звук, который слышал мальчик, было непрерывное хрюканье этого человека на нем - словно у сытой свиньи". Зато страницей раньше я с удивлением прочитала о том же мальчике: "Внезапная волна страха пронзила его сердце и он вытянулся и поцеловал мужчину прямо в губы". Видимо, посчитал, что это чисто дружеский поцелуй, и удивился всему дальнейшему.

В оригинале.

He tried to think but could not, and suddenly the weight of the man was upon him. He clenched his hands, murmuring: Get off, get off, you dirty beast'. He uttered no further sounds for the man`s mouth had completely covered his own. And this mouth sucked rather than kissed him. The boy's whole being revolted, but he was powerless. The steward continued to suck at the boy's mouth. (...) But for the boy the only sound was the incessant grunting of this man on top of him, like that of a well-filled sow. ("Boy". James Hanley.1990 стр. 178)
Лоуренс доверял Хенли и в письме к нему, написанном в 1931 году, откровенно выразил свои взгляды на секс, знакомые нам и по письмам к Э.М.Форстеру: вместо любви предложена похоть, смешанная с дружелюбием, а место сексу в сознании и в жизни отведено довольно ограниченное: им занимаются в выходные, в то время как все остальные дни недели отданы работе. Жаль, мне неизвестно, что сталось с письмом Хенли, на которое отвечает Лоуренс.
"Теперь несколько замечаний по вашему последнему письму. Подходящие условия для занятий сексом - полагаю, да. О кораблях я не слишком много знаю: как-то я провел месяц на нижней палубе Q-лодки. О плоти там много говорилось, много мечталось, да и увидеть можно было много - только, думаю, то, что виделось, было не тем, о чем мечталось. Так или иначе сделано там было немного. И вот уже девять лет, как я живу в казармах: предпочитаю простого человека человеку утонченному. Я считаю, что эти люди приветливы, честны, дружелюбны, и очень уютны. Они вообще не притворяются - и мне не нужно среди них притворяться. Секс, среди них, это нечто такое, что надеваешь (и снимаешь), как выходное платье - вечером в пятницу, а если повезет, в субботу днем и почти все воскресенье. В понедельник снова начинается работа - а она-то по-настоящему важна. Мне кажется, мы добрее друг к другу, чем те парни, что окружают вас - и не такие неотесанные. Конечно, в РАФ уж наверняка поспокойнее, чем в Ливерпуле или Глазго. Мои товарищи по службе не сражаются - и завербовались главным образом для того, чтобы избежать тягот борьбы за пропитание. Так что, наверное, мы и правда проходим мимо той "более полной жизни", которую вы стараетесь описать."
Now a couple of notes on your last letter. Conditions go to make Sex - yes: I suppose so. I don't know much about ships: once I spent a month on the lower deck of a Q. boat. There was plenty of flesh talked about and dreamed about, and to see, too: only what was seen wasn't what was dreamed about, I think.Anyway there wasn't much done about it. And I've lived in barracks, now, for nine years: preferring the plain man to the elaborated man. I find them forth-coming, honest, friendly and so comfortable. They do not pretend at all, and with them I have not to pretend. Sex, with them, is something you put on (and take off) with your walking-out dress: on Friday night, certainly: and if you are lucky Saturday afternoon, and most of Sunday. Work begins on Monday again, and is really important. I think that we are kinder to each other than your fellows: and less ignorant. Of course the R.A.F. is probably far milder than Liverpool or Glasgow. Service fellows don't fight, and enlist mainly for a refuge against the pain of making a living. So probably we do miss the 'larger life' you try to write about.

T. E. Lawrence to James Hanley 2.VII.31
Упоминание в этом письме Q-лодки вызвало дискуссию на посвященном Лоуренсу сайте. Развязал ее сам Джереми Уилсон. Он не смог найти объяснения явной неправды, которую пишет его герой: Лоуренс никогда не проводил месяца на Q-лодке, да и неизвестно, чтобы он вообще на ней бывал. Согласно Википедии Q-суда, также известные как Q-лодки, суда-приманки, суда спецслужбы и т.д., это военные суда, выглядящие как торговые и разработанные для того, чтобы провоцировать подводные лодки на нападения, что давало Q-судам шанс открыть огонь и потопить их. Как написал в примечании к письму Дэвид Гарнетт, на таком судне во время войны довелось плавать рядовому Джоку Чемберсу, ближайшему другу Лоуренса. Но это, разумеется, не объясняет, зачем Лоуренсу понадобилось писать, что и он был на Q-лодке.

Хенли во время знакомства с ТЭЛ

Э.М.Форстер на Всемирном конгрессе писателей в Париже.
Перевод отрывков мой, проверяла  Amethyst deceiver, а еще я советовалась с  FleetinG_ и  sige_vic

@темы: окружение ТЭЛ, masochism and sexuality, RAF, литература, черты характера ТЭЛ

---

"Тело и дух"... в глубине своего сознания я уверен, что это одно и то же".

[tes3m]

Вопрос об отношении телесного к духовному был одним из самых важных для Т.Э.Лоуренса. И для него он был неотделим от вопроса о сексуальности. Познакомившись с пьесой Бернарда Шоу "Назад к Мафусаилу", в которой люди будущего преодолевают власть чувственности и начинают жить, повинуясь лишь разуму, Лоуренс, бывший тогда после отчисления из РАФ рядовым в танковых войсках, писал автору:
"Я хочу поговорить с вами как-нибудь о "Мафусаиле". Мы движемся не по этому пути, если здешние парни - показатель, а я полагаю, что они - образцы самого обширного класса в Англии. Их единственные критерии - физические: они судят, говорят, думают, наслаждаются только в терминах чувств. В их жизни нет ничего абстрактного, для них нет идеи, независимой от внешней формы, и высшая точка для них, их сублимация - занимаясь сексом с женщиной, кончить одновременно. И вы еще можете подавать мне надежду, что однажды (когда мои старания оставят на мне отпечаток) я пробужусь таким же, как они! Я верю вам не больше, чем вашему благосклонному суждению о книге, которую я попытался написать. Я могу уподобиться им лишь в той же мере, в какой моя книга схожа с темой, на которую я замахнулся. (письмо ТЭЛ Бернарду Шоу 20.12.23)
Лоуренс также затронул эту тему в том знаменитом письме Шарлотте Шоу 26.3.24, где он пишет, что события в Дераа на самом деле выглядели не так, как он изобразил их в "Семи столпах мудрости". Сразу после этого признания он упоминает о пьесе Бернарда Шоу "Святая Иоанна":
"...если бы пьеса должна была явиться не моралите, а жизнью как она есть, он (Шоу) определил бы для телесного место над духовным.
В "Мафусаиле" изображенное им человечество заканчивает господством сознания. Армия научила меня, что род людской движется к господству тела. Казарменные критерии - в ощущениях, в сознании, в духе, в поведении - чувственны или попросту сексуальны; и поскольку мне это недоступно, я живу среди них как какой-то чудак".
Интересно, что он здесь ставит рядом sensual и sexual: вспоминается то спорное место из его письма к Форстеру, которое одни читают как sensual, другие как sexual. А позже (30.4.24) он написал Шарлотте:
"Тело и дух"... Мне бы хотелось верить - я построил на этом убеждении свою деятельность в Аравии - что они полностью противоположны... но в глубине своего сознания я уверен, что это одно и то же. Это хорошие новости для тела или гибель для духа? Хотелось бы знать".

Перевод мой, тексты взяты из книги "T. E. Lawrence Letters Volume I: T. E. Lawrence, Correspondence with Bernard and Charlotte Shaw, 1922-1926" стр 53-54, 71, 75

@темы: masochism and sexuality

---

Ошибки в переводе "Семи столпов мудрости", изданном "Террой"

[tes3m]

Это выдержки из большого поста  FleetinG_, который находится тут и был написан полтора года назад. С тех пор она завершила свой собственный перевод "Семи столпов". Эта ее запись объясняет, почему она взялась за такое сложное дело. Изданный перевод содержит столько ошибок и неточностей, что постоянно вводит в заблуждение. А ведь, как справедливо пишет  FleetinG_," переведенный текст передается дальше — цитируется, приводится как аргумент, на его основе строятся умозаключения, мнения, и, в конечном счете, оригинальные тексты". Не могу не упомянуть, что на самом деле ошибок в изданном переводе еще больше, чем перечислила  FleetinG_

"Это казалось мне недозволенным приемом, попиравшим христианскую идею, унизительным по отношению к этим двум незлобивым, непосредственным существам, на которых еще не пала тяжкая тень этого мира, беззаветно храбрым и, как я хорошо знал, вызывавшим зависть.
...seemed to me degrading, almost an impiety towards two sunlit beings, on whom the shadow of the world had not yet fallen - the most gallant, the most enviable, I knew.
... казалось мне унижением, почти святотатством по отношению к этим двум солнечным созданиям, на которых не пала еще тень нашего мира — самым отважным и достойным зависти из всех, кого я знал.

В данном же случае они переносили трудности ради некоей филантропической цели, и это придавало им твердость.
In this bad instance they suffered hardship for a philanthropic end, which made it harder.
Не — made them harder, а — made it harder. То есть трудности из-за этого были им еще труднее.

Лишь один раз из двадцати мои друзья помогли мне больше, чем наше правительство…
It was only one of the twenty times in which friends helped me more than did our Government…
Это был всего лишь один из тех двадцати раз, когда друзья помогали мне больше, чем наше правительство...
Всю ночь напролет мне снился большой каменный мост под Нисибом. Не то чтобы моя надломленная воля теперь слишком пеклась об арабском восстании (или о чем угодно другом, кроме собственного излечения); однако, поскольку война была моим хобби, верный своему обыкновению, я должен был заставить себя пройти ее до конца.
During the night I managed to see the great stone bridge by Nisib. Not that my maimed body now cared a hoot about the Arab Revolt (or about anything but mending itself); yet, since the war had been a hobby of mine, for custom’s sake I would force myself to push it through.
В течение вечера мне удалось осмотреть большой каменный мост у Нисиба. Не то чтобы мое измученное тело хоть на плевок заботилось сейчас об Арабском Восстании (и вообще о чем-либо, кроме собственной поправки), но, поскольку война была моим хобби, ради привычки я заставил себя это провернуть.
Все это означает: мало того, что человека серьезно избили, и он ухитрился сбежать, так после этого он еще потащился какой-то мост смотреть... То-то и не верят, что весь этот эпизод вообще имел место. (...)
Он был хорошо подготовлен к встрече с любой странностью, например вроде меня, -- маленького босоногого человечка в шелковой хламиде, предлагавшего остановить противника проповедью, если ему предоставят провиантские склады и оружие, а также двести тысяч соверенов для убеждения новообращенных. Алленби не мог уразуметь, как много значит настоящий исполнитель и как мало - шарлатан. Проблема была в том, чтобы действовать за его спиной, и я не смог помочь ему в решении этой проблемы.
… yet he was hardly prepared for anything so odd as myself – a little bare-footed silk-skirted man offering to hobble the enemy by his preaching if given stores and arms and a fund of two hundred thousand sovereigns to convince and control his converts. Allenby could not make out how much was genuine performer and how much charlatan. The problem was working behind his eyes, and I left him unhelped to solve it.
... и все же он едва ли был готов встретить такую диковинку, как я – босого человечка в шелковых длиннополых одеждах, предлагающего обезоружить врага проповедью, если ему дадут припасы, оружие и двести тысяч соверенов, чтобы убеждать новообращенных и присматривать за ними. Алленби не мог понять, насколько я действительно исполнитель и насколько – шарлатан. Озабоченность этим вопросом читалась в его взгляде, и я предоставил ему самому это решать.

Казалось бы фантазии, но именно они подвигнули меня на вполне реальную, прочувствованную и телом, и духом борьбу.
Fantasies, these will seem, to such as are able to call my beginning an ordinary effort.
Это кажется фантазиями, до такой степени, что можно назвать мое начинание заурядным.

Примеры на употребление отдельных слов — иногда просто образцово-показательные:

Некоторые досадные огрехи этого повествования я не могу считать ничем иным, как естественным следствием необычных обстоятельств.
Some of the evil of my tale may have been inherent in our circumstances.
Дальше идет на несколько страниц объяснение, какое конкретно «зло», т.е. evil (порожденное, быть может, обстоятельствами его жизни), имел в виду автор. Чтобы потом читатели не жаловались на графическое насилие и намеки на гомосексуальные отношения. В крайнем случае — жаловались бы, что их так мало, после такого-то пространного предупреждения.

Вопли избиваемых были слишком пронзительны для многих ушей: дух пустыни прорывался сквозь нашу грубую оболочку.
The scream of a bat was too shrill for many ears; the desert spirit escaped through our coarser texture.
«Бэтмена» давно смотрели? Вот, по этой логике теперь можно называть его «Избиваемый человек». А крик летучей мыши действительно услышать ОЧЕНЬ трудно, практически невозможно. «Летучая мышь от удивления не смогла издать ни ультразвука» (с)

Все улыбнулись вместе с ним, а затем я поднялся и извинился за свою неловкость.
We all smiled with him; and I rose and excused myself for the moment.
Хорош бы был Лоуренс, если бы вздумал извиняться за свою реплику, что «здесь далеко от Дамаска», загубив тем самым весь эффект от нее... На самом деле он просто попросил разрешения ненадолго выйти.



Кое-что из текста перевода оказалось просто вырезано(...)

Силу араб уважал мало: он больше уважал умение и искусность, часто в его достижении добивался желаемого результата. Но больше всего он уважал грубую искренность слов.
The Arab respected force a little: he respected craft more, and often had it in enviable degree: but most of all he respected blunt sincerity of utterance, nearly the sole weapon God had excluded from his armament. The Turk was all things by turn, and so commended himself to the Arabs for such while as he was not corporately feared. Much lay in this distinction of the corporate and personal. There were Englishmen whom, individually, the Arabs preferred to any Turk, or foreigner; but, on the strength of this, to have generalized and called the Arabs pro-English, would have been a folly. Each stranger made his own poor bed among them.
Арабы мало уважали силу; они больше уважали мастерство и часто добивались его в завидной степени; но больше всего они уважали прямоту и искренность разговора, почти единственное оружие, которое Бог не включил в их арсенал. Турки обладали всем этим по очереди, и так зарекомендовали себя арабам в течение долгого времени, что они не боялись турок в массе. Эта разница между массовым и личным значила очень много. Бывали англичане, которых лично арабы предпочитали туркам или иностранцам; но в силу этого обобщать и говорить, что арабы стоят за англичан, было бы безумием. Каждый иностранец устраивал среди них свое собственное скудное ложе.

Гауптман учил нас брать так же великодушно, как мы даем.
Hauptmann told us to take as generously as we gave: but rather we seemed like the cells of a bee-comb, of which one might change, or swell itself, only at the cost of all.
Гауптман призывал нас брать так же щедро, как мы отдаем; но мы скорее похожи на ячейки сот, в которых одна может измениться или разбухнуть только за счет всех остальных.

И еще чаще вспоминались слова Мюнхгаузена: «Когда меня режут, я терплю — но когда дополняют»...
В ужасе от перспективы такой омерзительной торговой сделки наши юноши стали бестрепетно удовлетворять незамысловатые взаимные потребности, не подвергая убийственной опасности свои тела. Такой холодный практицизм в сравнении с более нормальной процедурой представлялся лишенным всякой сексуальности, даже чистым.
In horror of such sordid commerce our youths began indifferently to slake one another’s few needs in their own clean bodies – a cold convenience that, in comparison, seemed sexless and even pure.
В ужасе перед такой грязной торговлей наши молодые люди начали равнодушно удовлетворять скромные нужды друг друга своими же чистыми телами – холодный расчет, в сравнении казавшийся внесексуальным и даже чистым.
А убийственной опасностью и нормальной процедурой мы всецело обязаны переводчику.

В его жизни были воздух и ветры, солнечный и лунный свет, открытые просторы и великая пустота в желудке.
In his life he had air and winds, sun and light, open spaces and a great emptiness.
Ну почему в желудке-то?! Пустота — и точка.


Это был Ауда, а за ним следовал его сын Мухаммед, красивый мальчик, которому было всего одиннадцать лет.
This was Auda, and after him followed Mohammed, his son, a child in looks, and only eleven years old in truth.
Это был Ауда, а за ним следовал Мохаммед, его сын, на вид ребенок, и действительно, ему было всего одиннадцать лет.
И нечего тут лишний раз красивых мальчиков плодить...


…вести войну против повстанцев дело непредсказуемое и долгое, как если бы вы решили есть суп, пользуясь вместо ложки ножом.
…and war upon rebellion was messy and slow, like eating soup with a knife.
Еще раз мерси. Оказывается, суп на самом деле принято есть ложкой. Лоуренс этого, очевидно, не знал, вот и не сказал.

@темы: творчество ТЭЛ

---

Еще одна картина Г.С.Тьюка, изображающая Т.Э.Лоуренса

[tes3m]

Тут и тут я писала о своих надеждах найти еще одно изображение Лоуренса, сделанное Г.С. Тьюком. Ведь Лоуренс говорил знакомому, что в молодости часто служил для Тьюка моделью.
 amethyst deceiver обнаружила, что фотография картины, на которой нарисован Лоуренс, есть в книге, написанной Клэр Сидни-Смит (The golden reign: the story of my friendship with "Lawrence of Arabia") Эта дама была замужем за начальником Лоуренса, а с ним дружила и была в него влюблена.

T.E.S.* в подписи к портрету означает T. E. Shaw, поскольку Лоуренс носил эту фамилию, когда дружил с Клэр.
Видимо, это та картина, которую Джереми Уилсон упоминает в "Lawrence of Arabia. The authorised biography by Jeremy Wilson (1989) Он пишет, что среди вещей Лоуренса в Клаудс Хилл находились две картины Тьюка: известный портрет Лоуренса под именем Грея и некая "сцена купания". Уилсон не пишет,изображен ли Лоуренс и на ней. Но Лоуренс явно сказал так Клэр. Я не нашла пока в сети другой копии этой картины, но продолжу поиски.
Jeremy Wilson: "...Tuke kept a detailed register of his works, and both the Tuke paintings Lawrence is known to have possessed were entered in 1922... R987: 'Picture of Gray', and R988:'Small bathing group'. Both these paintings were purchased by R.F.C. Scott, but a marginal note by Tuke reads: 'When R.F.C. Scott died "Gray" bought these two at the sale of his effects for a fiver!' It is not known how the paintings came into Lawrence` possession, unless he is the person reffered to by the pseudonym 'Gray'. (...) This is a cryptic reference in a letter to another artist Elsie Falcon (who had asked Lawrence to sit for her) which may refer to this Tuke painting: ' if you like the artist who said "Do sit: I really can't afford a proper model"... then by all means. He worked what was left of his study of meinto a beach picture after , giving me a new head, several size smaller. Apparently I am shaped rather like a tadpole.'(...1928...) - Lawrence of Arabia, The Authorised Biography by Jeremy Wilson (London, Heinemann, 1989) p 984-985

*

Мой ник не имеет ни малейшего отношения к этому сокращению. Я взяла его в честь любимой игры - The Elder Scrolls III: Morrowind. О том, что Клэр Сидни-Смит называла Лоуренса Tes, я узнала гораздо позже, когда привыкла к нику и менять его не захотела.

@темы: образы ТЭЛ в искусстве, Генри Скотт Тьюк

---

"Думаю, я украду его позже..." - Лоуренс и портрет Дахума

[tes3m]

А.(?) Я вызывал для него свободу, чтобы просветлели его грустные глаза, но он умер, ожидая меня. Я отбросил прочь свой дар и отныне нигде не найти мне покоя и мира.
Т.Э.Лоуренс 1919 г.

Английский оригинал

(A(?).I wrought for him freedom to lighten his sad eyes: but he had died waiting for me. So I threw my gift away and now not anywhere will I find rest and peace.
T.E.Lawrence.1919)

Портрет Дахума (Ахмеда), арабского юноши, которому Т.Э.Лоуренс посвятил "Семь столбов мудрости" (здесь есть доказательства этого на английском), нарисованный в 1913 году Фрэнсисом Доддом. Рисунок был продан на аукционе Кристи в 2001 году (Ссылка)
В августе 1913 года Лоуренс приехал ненадолго в Англию с раскопок Кархемиша, захватив с собой двух арабов, Дахума и Хамуди. Ч.Ф.Белл, хранитель отдела изобразительного искусства в Ашмолеанском музее в Оксфорде, договорился с художником Фрэнсисом Доддом (1874-1949), что тот нарисует Дахума. Портреты Белл намеревался отдать Лоуренсу. В письме Беллу 12 августа 1913 года Лоуренс писал: "Рисунок №1 был окончен к полудню и оказался великолепен; Дахум сидит с самым своим заинтересованным видом ... он решил, что это замечательное развлечение, сказал, что никогда и не знал, как хорош собой - и я думаю, он был почти прав. <...> Я с ума сходил по рисунку, а Додд, стало быть, отдал его Дахуму, который неизвестно как выпросил себе один из рисунков. <...> Дахум берет его с собой в Кархемиш показать своим соплеменникам. Думаю, я украду его позже - он говорит, они дней девять на него поудивляются, да и перестанут. Это великолепнейшая вещь..."

Английский оригинал

" No 1 was finished by midday, and was splendid; Dahoum sitting down, with his most-interested-possible expression ... he thought it was great sport--said he never knew he was so good-looking--and I think he was about right'. After discussing the other two drawings (no. 2 was unfinished, and no. 3 has since disappeared), Lawrence continued, 'I raved over [no. 1], and Dodd therefore gave [it] to Dahoum, who in some unknown way had asked him for one of them [...] Dahoum is taking it to Carchemish to show his people. I think I shall steal it later, since he says with them it will be only a nine-days wonder, and then done with. It's a most splendid thing ...' (M. Brown (ed.) The Letters of T.E. Lawrence (London: 1988), pp.50-51).

Фотография Дахума с другими арабами

Крайний слева - Дахум, крайний справа - Хамуди

@темы: Дахум, S.A.

---

Рэйф Файнс в Клаудс Хилл

[Scheherazade]

Трогательный рассказ о доме Т.Э.Лоуренса.
www.youtube.com/watch?v=K_gTty1EgF0

Вступление к фильму "Опасный человек. Лоуренс после Аравии".

Мечтают все: но не одинаково. Те, кто по ночам грезит на пыльных чердаках своего ума, просыпаются днем и обнаруживают, что все это было тщетой; но те, кто мечтает днем, опасные люди, ибо они могут проживать свою мечту с открытыми глазами, воплощая ее. Так делал я.
Т.Э.Лоуренс
(перевод FleetinG_)

@темы: Clouds Hill, Файнс, биография ТЭЛ

---

[tes3m]

Книги Лоуренса в точном переводе. "Чеканка" впервые на русском языке.

01.09.2009 в 21:09

Пишет  FleetinG_:

Жил и перевел...
В общем, так.
Будет теперь в Сети еще одна попытка прочтения трудов Т.Э.Лоуренса "Семь столпов мудрости" и "Чеканка" на русском языке. Вот здесь.
Это вовсе не значит, что у меня было какое-то право или квалификация это делать. Первое было вызвано необходимостью, поскольку мое владение английским не так совершенно, чтобы прочесть все это в оригинале Делалось это все где-то в 2004-2005 годах, исключительно для личного пользования. В идеале, моей целью было сравнить потом мой вариант с настоящим переводом (который мне был тогда неизвестен, но в появлении которого сомневаться не приходилось), в порядке языковой практики. Постепенно процесс меня захватил, в частности, стали появляться сноски и примечания. Второе началось из дурацкого самочелленджа и тоже в порядке кампании "долой стыд" ради практики, и шло медленно, беспорядочно, с интервалами и запинками (включая, в лучших традициях, исчезновение двух набранных частей вместе с папкой "Мои документы" ">), примерно с конца 2005 года до вчерашнего дня.
С тех пор случилось еще довольно много всего. Погоня за сносками вывела меня в Сеть, в которой до этого мне толком и бывать-то не приходилось; перевод, существующий сейчас, для моей идеальной цели не подошел; истекло авторское право на текст оригиналов; на соответствующем сайте появилась "Чеканка" без сокращений; и, наконец, не так давно мне стукнуло в голову, что можно все это засунуть в Сеть.
Соответственно, оба текста (хорошо вылежавшийся первый и неравнмерно - второй) были доведены от предела моих тогдашних возможностей до предела сегодняшних возможностей, на чем пока и остановились. Если кому-нибудь из читающих что-нибудь резанет глаза, с его стороны будет очень любезным помочь расширить эти пределы. Я могу легко зайти в файл и то, что посоветуют, с большой вероятностью поправить.
А что когда-нибудь выйдет в печати квалифицированный перевод, я все равно надежд не оставляю ">

@темы: ccылки, творчество ТЭЛ

---

"Замечание, которое вы как-то одобрили и оно стало вашим в моем сознании".

[tes3m]

В тексте Э.М.Форстера "Моххамаду Эль Адлю, умершему в Мансуре вскоре после 8 мая 1922 года, в возрасте около двадцати трех лет... и моей любви к нему посвящается" есть такие слова:"...чем дальше, тем меньше я нуждаюсь в любви - меня волнуют теперь лишь похоть и дружба, желательно (но не обязательно) направленные на одного и того же человека".* Это письмо к покойному возлюбленному было дописано 27 декабря 1929 года, но еще раньше 16 декабря 1929 года Форстер написал чрезвычайно любопытное письмо Т.Э.Лоуренсу, в котором речь шла одновременно и об изображении любви в литературе, и о месте этого чувства в жизни: "В последнее время я много думал о вас и о писательстве. Мне бы хотелось, чтобы вы занялись Роджером Кейсментом** - просто личное пожелание, - также я думаю о моем замечании, которое вы как-то одобрили и оно стало вашим в моем сознании. Оно было насчет любви: что она переоценена и истрепана бесчисленными описаниями и что предпочтительные отношения между людьми - это смесь дружелюбия и похоти. Д + П = л, поделенная на неизвестную величину (по-английски интереснее: F+L=l/x - именно так, с большими F и L и с маленькой l, обозначающей "любовь" - хочется сказать, цитируя слова из другого письма Форстера: "Этому тоже можно придать неверное значение. Не хотите ли попытаться?") - вот что я хотел предложить вам вычислить, но, конечно, написал уравнение неправильно. Я думаю, любовь нелепо разрекламирована, но дело, возможно, опять-таки в моем возрасте. Так много нового должно быть сказано о человеческих взаимоотношениях теперь - когда озеро похоти было исследовано и оказалось маленьким и безвредным резервуаром".

На английском.

"I have been thinking a bit about you and writing lately. I wish you would do Roger Casement —just a personal wish — . Also I think of a remark of mine which you once approved and which has become yours in my mind.It was about love, how over-rated and over-written it is, and how the relation one would like between people is a mixture of friendliness and lust. F+L=l/x is the sort of thing I want you to work out but of course have put the equation wrong. I think love has an absurd reclame : but this again may be my age. There's so much new to be said about human relationships now that the sac of lust has been dissected and been discovered to be such a small and innocuous reservoir. (Letters to T.E. Lawrence, часть 568. 1962 , стр 72)
Думаю, в последнем предложении Форстер имеет в виду психоанализ (Т.Э.Лоуренс, кстати, еще в 1923 году писал, что жизнь в казарме танкового корпуса показала ему правоту Фрейда. ("Hut 12 shows me the truth behind Freud. Sex is an integer in all of us... 27.3.23) Также стоит вспомнить, что в книге Э.М.Форстера "Аспекты романа" (1927) есть мысль о том, что в романах слишком много пишут о любви, хотя в жизни люди вовсе не заняты весь день ни ею, ни даже мыслями о ней.
* pay.diary.ru/~Tryphena/p57947756.htm
**Т.Э.Лоуренс о Кейсменте: "...у него была героическая натура. Я хотел бы написать о нем тонко - так, чтобы его враги думали, будто я с ними - до тех пор, пока они не закончат книгу и не оторвутся от нее, чтобы назвать его героем. В нем есть притягательность сломленного архангела."(pay.diary.ru/~Tryphena/p59723216.htm)

Иллюстрация к роману ЭМФ с цитатой, найденная мной где-то в сети

@темы: окружение ТЭЛ, masochism and sexuality, быт и нравы эпохи

---

Лоуренс Аравийский о Дераа: "У той истории, вероятно, есть другая сторона".

[tes3m]

После восторженного отзыва Т.Э.Лоуренса на рассказ Форстера "Доктор Вулэкотт" польщенный автор попросил более подробно описать впечатления ("I am very glad it got you, I hope you will write again and in length), добавив, что рассказ его самого делает счастливым и погружает в экстаз, выводящий за пределы времени и окружающего мира" (из письма от 17 ноября 1927 в Selected Letters of E.M. Forster: 1921-1970 т. 2 - 1985 Стр. 81)
Лоуренс ответил 21 декабря 1927 года: "...Эти "огни автомобиля" — изумительны. Тут я испугался: любопытно стало, как вы выпутаетесь, и засомневался, хватит ли вам мастерства закончить то, что начали.
Остальное — просто чудо. Иначе не скажешь. Это повредило мой дух. Я не знал, что такое может быть написано. ... Во всем произведении в целом есть некая странная очищающая красота. Так страстно, конечно; так непристойно, возможно, скажут некоторые, но я должен признаться, что это заставило меня изменить свою точку зрения. До этого я не думал, что подобное можно так представить — и что в это можно так поверить. Полагаю, вы это не опубликуете? Не потому что там как-то уж слишком много сказано, а потому, что там гораздо больше показано, чем сказано — и показаны там таинства. Турки, как вы, наверное, знаете (или догадались по умолчаниям в "Семи столпах") сделали это со мной — насильно, — и с тех пор я не знал покоя, скуля себе под нос: "Нечист, нечист". А теперь я не уверен... У той истории, вероятно, есть другая сторона — ваша сторона. Я никогда не мог этого сделать: думаю, во мне не рождалось еще влечение настолько сильное, чтобы заставить меня прикоснуться к другому существу. Но, возможно, подчинившись кому-то вроде вашего персонажа, олицетворяющего смерть, можно достичь большего раскрытия возможностей тела — а через это и его более полного конечного разрушения — чем то, что может дать одиночество. Между тем, я ваш должник за переживание такой силы, и сладости, и горечи, и надежды, какое редко кому выпадает. Жаль, что я не могу отплатить, выражаясь не так неуместно уклончиво, и не могу предложить "больше, когда мы встретимся", потому что будет тяжело говорить о таких вещах, не привлекая в качестве доказательств наше собственное поведение и наши тела, а в моем случае это уже слишком поздно". (перевод мой, редактировала  amethyst deceiver)

Оригинал

"The car lights are wonderful. I`ve got frightened here, wondering how you would get out of it, and beginning to doubt you had skill to end what you begun.
The rest is marvellous. There is no other word for it. It bruised my spirit. I did not know there could be such writing. ...There is a strange cleansing beauty about the whole piece of writing. So passionate, of course; so indecent, some people may say: but I must confess that it has made me change my point of view. I had not before believed that such a thing could be so presented - and so credited. I suppose you will not printed it? Not that it anywhere says too much: but it shows far more than it says: and these things are mysteries. The Turks, as you probably know (or have guessed, through the reticences of the Seven Pillars) did it to me, by force: and since then I have gone about whimpering to myself Unclean, unclean. Now I don`t know. Perhaps there is another side, your side of the story. I couldn`t ever do it, I believe: the impulse strong enouph to make me touch another creature has not yet been born in me: but perhaps in surrender to such a figure as your Death there might be a greater realization - and thereby a more final destruction - of the body than any loneliness can reach.
Meanwhile I am in your debt for on experience of such strength & sweetness and bitterness and hope as seldom comes to anyone. I wish my account of it were not so vaguely inadequate: and I cannot suggest 'more when we meet' for it will be hard to speak of these things without dragging our own conduct and bodies into the argument: and that`s too late, in my case." (Lawrence of Arabia, Strange Man of Letters: The Literary Criticism and Correspondence of T. E. Lawrence edited by Harold Orlans.1993 стр.159-160) Ссылка

Приложения

1." Это пребудет со мной до самой смерти, а если наша индивидуальность сохраняется – то и после. Представьте себе загробное блуждание среди порядочных призраков с криками: "Нечист, нечист…"
Письмо Т.Э.Лоуренса к Шарлотте Шоу (26 марта 1924)
2."Я не знаю даже, что есть реальность — как же мне знать, что есть любовь? Знаю только, что она — волнение, а вот этого-то я как раз и боюсь. Не люби меня, кто бы ты ни был; ведь, в конце концов, это моя жизнь и никто не имеет права в нее вторгаться; после маленького сна приходит маленькая боль.
...
Он никогда не помышлял о том, что его тело может порождать желание. Внезапное открытие выбило его из колеи, он пал со своего пьедестала, но не один, теперь было за кого держаться: широкие плечи, загорелая шея, губы, прикоснувшиеся к нему...
...
Они прижимались друг к другу, они сплетались, они обнимались и сходили с ума от наслаждения, и все же извне прорывалась тяжелая поступь того воинства.
— Сюда идут.
— Они разлучат нас.
— Клесант, хочешь я заберу тебя отсюда?
... Мы останемся вместе на веки веков, мы никогда не будем болеть и никогда не состаримся.
— Тогда бери меня.
Они сплелись еще сильнее, их губы соединились, чтобы не размыкаться, и в этот момент Клесант был сражен ударом туда, где сосредоточена жизнь, и доктор, прибывший слишком поздно, нашел его мертвым на полу.
Доктор внимательно обследовал комнату. Ему предстала обычная картина, и все же что-то напоминало ему совсем другое место. Из Франции приплыло смутное видение госпитальной палаты и неясный звук его собственного голоса, повторявший изувеченному рекруту: «Сейчас я тебя заштопаю, сейчас залатаю...»
"Доктор Вулэкотт" Э.М.Форстера

@темы: окружение ТЭЛ, masochism and sexuality, Дераа, Брюс

---

[Scheherazade]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Портрет от Марка Алданова

[FleetinG_]

А то что это нигде его в Сети не отыскать...
На мой взгляд, скорее курьезно, чем познавательно, но и познавательно тоже. Дает представление о взгляде современников, не имевших возможности прочесть "Семь столпов". И круг ассоциаций занятный. А еще чувствуется, традиции русскоязычных журналистов тоже откуда-то отсюда пошли )))

Марк Алданов. Король Фейсал и полковник Лоуренс. Из серии "Портреты".

Король Фейсал и полковник Лоуренс

I.

Не так давно, 20 июня 1933 года, в Лондоне у вокзала Виктория я присутствовал при въезде в столицу короля Фейсала. Это было пышное зрелище, одно из самых пышных, какие мне когда-либо приходилось видеть. С тех пор как нет дворов в Петербурге, в Вене, в Мадриде, подобные зрелища, пожалуй, только в Англии и увидишь. На парадах Гитлера, Сталина, Муссолини и войск, и публики больше, чем при выезде короля Георга V. Современные диктаторы, очень опытные гипнотизеры, взяли из старого церемониала все, что мог-ли. Но вышли они из низов и от многого должны были отказаться, чтобы не стать смешными. Вдобавок каждое появление этих людей - говорящий фильм: они ведь почти всегда «выступают с речами» — слава Богу, наука додумалась до громкоговорителей, высту-пают «перед 50-тысячной толпой», «перед 200-тысячной толпой», «перед 500-тысячной толпой». Вполне верю, что в Берлине, в жару, 500 000 человек отправились на аэродром послушать ценные мысли Геббельса. Но как бы значительны эти мысли ни были, поднять их до уровня церемониала трудно.
Процессия, которую я видел в Лондоне, — фильм немой и, быть может, поэтому гораздо более эффектный. Выстроившиеся вдоль улицы гиганты в красных мундирах, в высоких меховых шапках по сигналу окаменели. Публика молча сняла шляпы. На улицу из-за угла медленно выехал отряд конной гвардии. За ним следовало пять золотых открытых колясок. В первой из них, запряженной шестеркой великолепных лошадей, с форейторами на лошадях, с лакеями на запятках справа от Георга V сидел король Фейсал в белом мундире, в каске с пером.
Я мог следить за коляской в течение двух-трех минут. За это время короли не обменялись ни одним словом. Молчали и сидевшие против них в той же коляске принцы. Молчали и люди в раззолоченных мундирах, следовавшие в других колясках. Красные гиганты опустили ружья, прошел великолепный конвой — и все скрылось за углом Wilton-Road.
На следующий день газеты сообщили, что в честь восточного гостя в Букингемском дворце состоялся парадный обед на 130 человек. Фейсал сидел между королем и королевой. Не знаю, много ли они разговаривали. Едва ли «дружеская беседа затянулась далеко за полночь»: одна из газет отметила, что гость удалился в свои апартаменты очень рано. Не знаю также, сделал ли он честь обеду. Меню, список вин с их годами занимали в газетах добрых двадцать строк. Обычный обед Фейсала (по крайней мере, на войне): десяток фиников, лепешки из муки и полбутылки ледя-ной воды.
«В большом, ярко освещенном зале Воронцовых играла скрытая в зимнем саду музыка. Молодые и не совсем молодые женщины в одеждах, обнажавших и шеи, и руки, и груди, кружились в объятиях мужчин в ярких мундирах. У горы буфета лакеи в красных фраках, чулках и башмаках разливали шампанское и обносили конфеты дамам. Жена «сардара» тоже, несмотря на свои немолодые года, также полуобнаженная, ходила между гостями, приветливо улыбаясь, и сказала через переводчика несколько ласковых слов Хаджи-Мурату, с тем же равнодушием, как вчера в театре, оглядывавшему гостей. За хозяйкой подходили к Хаджи-Мурату и другие обнаженные женщины, и все, не стыдясь, стояли перед ним и, улыбаясь, спрашивали все одно и то же: как ему нравится то, что он видит. Сам Воронцов, в золотых эполетах и аксельбантах, с белым крестом на шее и лентой, подошел к нему и спросил то же самое, очевидно, уверенный, как и все спрашивающие, что Хаджи-Мурату не могло не нравиться все, что он видит. И Хаджи-Мурат отвечал Воронцову то, что он отвечал и всем: что у них этого нет, не высказывая того, что хорошо или дурно то, что этого нет у них. Когда пробило одиннадцать часов, Хаджи-Мурат спросил Лорис-Меликова, можно ли уехать. Лорис-Меликов сказал, что можно, но что было бы лучше остаться. Несмотря на это, Хаджи-Мурат не остался, а уехал на данном в его распоряжение фаэтоне в отведенную ему квартиру». (Л. Н. Толстой. «Хаджи-Мурат».)
Да, этот восточный монарх в европейском мундире, с умным и выразительным лицом, с взглядом высокомерным и равнодушным, принадлежал, вероятно, к числу последних Хаджи-Муратов истории. Король Фейсал был выдающийся человек. Если не по характеру, то по выпавшей ему роли он гораздо значительней Хаджи-Мурата. Судьба очень странно выбросила эту карту в той огромной игре, которая завязывалась в мире в августе 1914 года. Если бы не игра эта, то был бы без всякой биографии младший сын владетельного меккского князька - и уж, конечно, король Георг V не выезжал бы к нему навстречу на вокзал со своими двумя сыновьями, чуть ли не со всем английским двором. Возможно, правда, что и умер бы тогда Фейсал в менее загадочной обстановке...
Вдобавок случайное обстоятельство: с «последним Хаджи-Муратом» жизнь свела едва ли не последнего европейского Байрона.

II.

Фейсал родился в 1883 году в одной из довольно многочисленных, кажется, восточных семей, ведущих свой род от Магомета. Он потомок, в 36-м поколении, дочери пророка Фатимы. Отец Фейсала, Хусейн, был князем в Геджасе и не пользовался симпатиями Абдул-Хамида. По этой ли причине (заложники могли пригодиться), или же просто потому, что такова была мода в высшем арабском обществе, Фейсал со старшими братьями был в раннем детстве перевезен в турецкую столицу.
Константинополь султана Абдул-Хамида мог служить недурной политической школой для государственного деятеля нашего счастливого времени. Но это был, так сказать, приготовительный класс. «Люди не смели думать и говорить свободно, — в свое время сурово писал немецкий историк. — Шпионы кровавого султана тщательно следили за всем, что делалось на улице, в школах, в семьях. Сотнями и тысячами томились в тюрьмах, ссылались в отдаленные, нездоровые области или искали и находили убежище в горах Македонии и Фракии инородцы и коренные турки, винов-ные только в том, что их образ мысли не совпадал с предписаниями Ильдиз-Киоска»...
В самом деле, и подумать страшно! Неужели нечто подобное действительно могло происходить когда-либо в мире? Не знаю, где теперь находится грозный историк, обличитель Абдул-Хамида. Может быть, искал и нашел убежище — не в горах Македонии и Фракии, а поближе к нам - и теперь в Café Colysee обсуждает вопрос, допустимо ли бойкотировать гитлеровское пиво, ведь это бьет и по интересам народа? Но не поручусь, может, и сотрудничает в «поравненном» «Berliner Tageblatt», — жить все-таки надо, а ведь крайности со временем сгладятся.
Повторяю, то был приготовительный класс истории, по наивности не оценивший учителя-провидца. Ведь, например, по сравнению с абдул-хамидами и абдул-хамидиками СССР, «красный султан» был культурный либерал и почтенный гуманист. Он, конечно, сам не предвидел, что его методы правления завоюют мир, да еще вдобавок будут вызывать особенный восторг именно в тех кругах Запада, где его «клеймили». Каков будет старший класс, мы, конечно, не знаем. Талантливый французский писатель недавно сказал: «Нынешние правители Европы, это еще ничего! А вот будет время, когда мы пожалеем и о лошади Калигулы!..»
Я видел когда-то и хорошо помню Ильдиз-Киоск, столь непохожий на другие дворцы мира. Помню сады, разбросанные по ним домики самого султана, его детей, его трехсот наложниц и четырех полузаконных жен (он формально никогда женат не был — по султанской традиции и потому, что не любил обряда венчания). По этим садам, ярко освещенным и ночью, бродил долгими часами, в сопровождении Хассана-паши, единственного человека, которому он верил за всю свою жизнь, землисто-бледный, непостижимо худой человек в феске, именовавшийся в Турции: «Царь царей», «Тень Аллаха», «Вершитель судеб», «Владыка земель и морей», а на Западе — «красный султан», «великий убийца», «Great Assassin» (великий наемный убийца – англ.) (так его называл Гладстон).
По натуре своеобразный эстет первобытного душевного склада, никаких моральных преград не «преодолевавший» — их у него и не было, — халиф право-верных, едва ли очень веривший в существование Аллаха, властелин ни милостью Божией, ни волей народной, властолюбец по психофизиологии, без каких бы то ни было идей о смысле, цели и оправданий власти, подлинный мученик властолюбия (как многие государственные люди), Абдул-Хамид за двойной оградой своего странного дворца, под охраной семи тысяч сыщиков и телохранителей вел истинно собачью жизнь, от которой, быть может, сбежал бы на третий день любой простой человек. Питался несложными блюдами, доставлявшимися ему с кухни в запечатанном виде с гарантией кизляр-аги против отравы, ходил в гарем в сопровождении вооруженной стражи, да еще при себе носил три револьвера — он ежедневно упражнялся в стрельбе и умел с 25 шагов выписывать пулями на доске свое имя. Гид показывал мне кресло, в котором Абдул-Хамид спал ночью, — постелей не признавал: они напоминали ему смертное ложе. Показывал гид и столик, на котором подписывались стран-ные приговоры: богобоязненный падишах никогда не приговаривал никого к смерти — он писал на листке бумаги как бы в форме беседы с самим собой: «Мне было бы приятно, если бы такой-то не существовал на земле»... Были люди, очевидно, считавшие себя обязанными доставлять в подобных случаях удовольствие падишаху. Так говорил гид, это можно прочесть и в обличительной литературе. Но, может быть, и гид, и обличительная литература привирали.
Абдул-Хамид не был ученым человеком. Он, например, до последних дней своего царствования не разрешал устройства телефона в Константинополе, так как боялся, что его могут убить по телефону. Один мой добрый знакомый, и сейчас состоящий на службе у сына «красного султана», говорил мне, что от Абдул-Хамида остались книги и ноты (в том числе «Анна Каренина» и партитура «Садко») с его многочисленными заметками на полях. Биографы, однако, утверждают, что падишах любил слушать только «Травиату» и «Трубадура»; читал же лишь французские уголовные романы, да еще «Государя» Макиавелли — с этой книгой будто бы не расставался, видя в ней первое и последнее слово политической мудрости. Вероятно, собственная его мудрость мало отличалась от Макиавеллевой. В политике бесстрастие Абдул-Хамида нарушалось одной его физиологической ненавистью к армянам, напоминающей ненависть Гитлера к евреям (и в меньшей степени к славянским народам). Что старый мизантроп в свете своего большого опыта думал о жизни вообще, едва ли известно даже его детям, сохранившим о нем благоговейную память. Он иногда поучал политике многочисленных мусульманских принцев, которые воспитывались в Константинополе и так или иначе приходили в соприкосновение с Ильдиз-Киоском. Однако не верил никому из них, хоть некоторые и рассказывали, будто состоят у него на особо тайной службе: этим они отвлекали от себя подозрения полиции и кизляр-аги. Приблизительно по таким же соображениям чеховский чиновник, желая отбить у молодых людей охоту ухаживать за его женой, распускал слухи, что она находится в связи с полицеймейстером.
Не пользовался благосклонностью султана и Фейсал. О его юных годах я, к сожалению, нигде не мог найти никаких указаний. Знаю только, что он рано сблизился с младотурками и вошел в круг врагов Абдул-Хамида. По окончании образования он отбыл воинскую службу в турецкой армии, где позднее, оче-видно по праву рождения, получил генеральский чин, а затем отправился к себе в Аравию. Там, как всегда, какие-то племена вели какую-то войну за какую-то гегемонию. Старик Хусейн находил, что нет лучшей школы для молодых людей, чем война. Он и посылал туда своих сыновей — закаляться. Фейсал долго вое-вал с честью. Война была не траншейная, не артиллерийская, не газовая, — самая настоящая старая война, такая же, как те, что бывали тысячу и две тысячи лет тому назад.
Затем в Турции произошла революция. Не делая социологического открытия, можно признать, что каждый государственный строй a la longue (в конце концов – фр.) сообщает свои свойства тем группам, которые ведут с ним борьбу. Энвер, Талаат, Джемаль, — люди, правившие Турцией до прихода к власти ее нынешнего Петра Великого, — впоследствии достаточно наглядно показали, что они кое-чему научились у Абдул-Хамида. Но, во всяком случае, перед нынешними немецкими гостями Café Colysee — да и перед нами — эти своеобразные либералы имеют историческое преимущество: они как-никак своего Абдул-Хамида свергли. В Турции началась эпоха парламентаризма. Фейсал, близкий к Энверу, был избран в парламент и стал лидером фракции, требовавшей для Аравии гомруля (Home Rule – самоуправление – англ.). В применении к нему эти ученые западные слова — лидер, фракция, гомруль — звучат довольно забавно. Будущий иракский король — в тесном и символическом смысле слова — пересел прямо с верблюда на аэроплан.

III.

Пятью годами позднее будущего короля Фейсала в другой части света, в очень непохожей на Аравию стране, в маленьком городке Тремадоке, в семье английского дворянина родился человек, которому в сочетании с Фейсалом уже довелось наделать немало шума
на свете и, наверное, еще доведется без покойного иракского короля. Назывался он по-разному. Более всего он известен под настоящим именем Лоуренса. Но потом почему-то от этого имени он отказался и стал называть себя Россом. Теперь его официальное паспортное имя Шоу.Англичане называют его «арабом Лоуренсом», а арабы — «Князем динамита», и «Мировым Дьяволом». Так — если верить его биографам. Это необязательно.
Не скрываю, некоторое недоверие представляется мне допустимым в отношении слухов и рассказов о человеке, у которого столь многочисленные и, главное, столь эффектные имена. Весь этот стиль «араба Лоуренса» отдает романтикой графа Сен-Жермена или более позднего Dolokhoff le Persan (перса Долохова – фр.). Я не уверен, что полковник Лоуренс до такой степени араб. Англичане, правда, утверждают, что он говорит по-арабски в совершенстве и даже знает все диалекты этого языка, — каждое племя считает его своим; вдобавок он научился арабскому языку по слуху: в учебники никогда не заглядывал и азбуки не знает. Так утверждают англичане. Что говорят об этом арабы, мне неизвестно. Я за всю жизнь не видал англичанина, который научился бы — по слуху или не по слуху — в совершенстве говорить по-французски. Но возможно, что овладеть в совершенстве арабским языком англичанину легче. Труднее допустить, что бедуины так-таки считают Лоуренса своим человеком. Все равно, как едва ли и король Георг V считал своим человеком бедуина Фейсала, хоть тот имел королевский титул и носил европейский военный мундир.
Арабом Лоуренс стал не сразу, а «Князем динамита», разумеется, только во время войны. Однако некоторую известность в тесном кругу он приобрел еще очень молодым человеком. Лет восемнадцати от роду он поступил в Оксфордский университет. Среди студентов, как впоследствии рассказывал один его товарищ, скоро прошел слух, что в колледже появился оригинал: не курит, не пьет спиртных напитков, не ест мяса, не интересуется спортом. Это и само по себе было достаточно необыкновенно. Еще удивительнее было то, что Лоуренс не выходил к обеду в столовую колледжа, ни с кем не встречался, днем спал, по вечерам в одиночестве бродил по двору, а всю ночь напролет читал ученые книги.
Этим он нагнал на своих товарищей суеверный ужас, от которого не вполне отделались, по-видимому, и его нынешние биографы. Роберт Грейвс утверждает, что Лоуренс прочел в Оксфорде всю университетскую библиотеку, а именно пятьдесят тысяч томов: читал ежедневно шесть книг! Справка точная: ровно шесть книг регулярно каждый день или, вернее, каждую ночь. Правда, счет как будто не выходит: он мог, таким образом, прочесть за время своего пребывания в университете, включая все праздники и даже лишний день високосного года, 6576 книг, а никак не 50 000; кроме того, «вся университетская библиотека» Оксфорда со-стоит не из 50 000 томов, а из 1 250 000. Но не надо быть педантом, да мы и без подсчета знаем: не каждому слову биографа верь. Достаточно отметить, что читал Лоуренс действительно очень много, и притом такие книги, которые обычно мало интересуют молодых людей вообще, а английских студентов в частности: все больше по истории средневекового искусства и по археологии.
Есть и другие сведения о молодом Лоуренсе. Однажды зимой после полуночи он зашел к своему товарищу Ричардсу и предложил ему искупаться в реке, лед нисколько не мешает. Предложение было отклонено (о форме своего отказа Ричарде ничего не сообщает). Еще черточка. Лоуренс писал Грейвсу: «Когда вы поедете в Реймс, никого с собой не берите. Сядьте у шестой колонны с запада в южной части бокового свода и оттуда взгляните в просвет между четвертым и пятым столбом, на третье с севера окно трифория»...
Я думаю, по этим нескольким черточкам портрет достаточно ясен: оригинальничающий молодой человек, «ни на одно земное существо не похожий». «Вы ужасть как бизарны!» — говорит советница фонвизинскому герою. Ясно и то, что оригинальничал юный Лоуренс вполне безобидно, - отчего же не гулять ночью по оксфордскому двору и не сидеть у шестой колонны с запада в южной части Реймского собора? Байрон, Лермонтов скандалили в молодости гораздо хуже. Важно то, есть ли у человека еще что за душой. Лермонтов в жизни не так уж отличался от поручика Соленого. Но он, кроме того, был автором «Героя нашего времени».
Лоуренс защитил диссертацию «Влияние крестовых походов на средневековую военную архитектуру Европы» и получил возможность съездить на Восток, в Сирию. Тут-то с ним и случилось необыкновенное происшествие: как сообщает биограф, выяснилось, что в Лоуренсе сидит «бедуин, влюбленный в терпкость пустыни».
Не будем долго спорить. В той же комедии Фонвизина Иванушка говорит отцу возмущенно: «Или сносно мне слышать, что хотят женить меня на русской?» «Да ты что за француз? Мне кажется, ты на Руси родился», — спрашивает бригадир. «Тело мое родилося в России, это правда, — отвечает Иванушка, -- однако дух мой принадлежал короне французской»... Все же это довольно редкий случай. Возможно, что для арабов Лоуренс в самом деле «Князь динамита» и «Мировой Дьявол», — кто их, арабов, разберет? Но когда английский биограф совершенно серьезно утверждает, что уроженец провинциального валлийского городка, воспитывавшийся в хорошей средней школе и в Оксфордском университете, по природе самый настоящий бедуин, то некоторое сомнение закрадывается и в доверчивую душу.
Выскажем более простое предположение. Лоуренсу была с юных лет свойственна мизантропия. Избран-ный им вид оригинальности очень ее усилил. Сильна была и жажда приключений: Байрон в нем отлично уживался с Майн Ридом. Вероятно, с годами все это прошло бы и он стал бы мирным профессором Оксфордского университета по кафедре средневековой архитектуры. Вышла, однако, неожиданность. Мировая война.

IV.

Фейсал с начала войны оказался в очень затруднительном положении. Стоявший перед ним вопрос мог иметь разные формы. В порядке общественном арабский патриот, вероятно, себя спрашивал: гомруль дело хорошее, но не лучше ли приобрести полную независимость? В порядке личном это примерно переводилось так: недурно быть лидером арабской фракции турецкого парламента, но отчего же не стать королем независимой Аравии? И над обоими вопросами, сливаясь с ними, стоял третий - роковой и мучительный: кто победит — Германия или союзники?
Не для одного Фейсала и не для одних арабов основная политическая проблема в ту пору ставилась именно таким образом. Какие тут были сомнения, колебания, перемены — и трагические, и забавные - у людей более известных, опытных и принципиальных, чем молодой арабский вождь, — об этом со временем расскажет так называемая «малая история», заглядывающая в письма, в дневники, в расходные книги. Одни поставили не на ту лошадь и бесславно потеряли ставку. Другие тоже поставили не на ту лошадь, но каким-то образом все-таки выиграли в этом странном тотализаторе. И наконец, третьи угадали верно. К их числу принадлежал Фейсал.
Он думал, что победят союзники. Однако уверенности у него не было. Более нетерпеливые люди, в том числе его отец Хусейн, чуть ли не с первых дней войны желали поднять восстание против турок. Арабские офицеры образовали тайное общество, вошел в него и Фейсал. Надо ли говорить, что голова его висела на волоске, — в это революционное общество входили сотни людей!
Каким образом преемники Абдул-Хамида не вы-следили всех участников заговора? По-видимому, младотурки не слишком верили арабам вообще и Фейсалу в частности. Они отправили его в Дамаск. Там хозяйничал самый страшный, жестокий и подозрительный из младотурок знаменитый Джемаль-паша.
Если Фейсал действительно умер от сердечной болезни, то, вероятно, его двухлетнее пребывание в Дамаске было не последней ее причиной. Состоя на действительной турецкой службе, он мечтал о скорейшем поражении Турции. Находясь под бдительным наблюдением Джемаля, стоял во главе военного заговора. Подозрения против него росли все грознее. В конце 1915 года турки наконец напали на след участников дела. В Дамаске начались страшные казни. Джемаль под разными предлогами заставлял Фейсала при них присутствовать. На глазах будущего иракского короля казнили ближайших его друзей и товарищей. Ни один из них его не выдал!
Революционное настроение у арабов все росло. Хусейн посылал к сыну одного тайного агента за другим с требованием начать дело. Фейсал медлил: союзники потерпели тяжкое поражение на Дарданеллах, немцы могущественные, лучше подождать. Между тем соблазн был очень велик. Под начальством Фейсала оказалась чисто арабская воинская часть. Турки предполагали бросить ее против англичан на Суэцкий канал. Фейсалу было объявлено, что Энвер и Джемаль приедут к нему, чтобы произвести смотр его войскам. Это был совершенно необыкновенный случай. Мудрость предписывала им воспользоваться: убить обоих вождей младотурецкой партии, а затем тотчас поднять восстание против дезорганизованной, потрясенной власти. Заговорщики настойчиво этого и требовали у Фейсала. Они выбрали место и время убийства: Энвер и Джемаль должны были пасть на банкете, который в их честь устраивало арабское командование.
Фейсал не согласился на предложенное ему дело. Он говорил, что вожди младотурок приедут к нему в гости. Нельзя убивать гостей! Как же он не Хаджи-Мурат? От римских цезарей до убийц Распутина, кто же в подобных случаях считался с правилами гостеприимства?
Он принял все меры. Для защиты своих врагов он ввел в банкетный зал охрану из особо надежных людей. На смотре, где арабские террористы неотступно следовали за турецким главнокомандующим, Фейсал почти в буквальном смысле слова отвел кинжал, занесенный над Энвером. По-видимому, что-то между ни-ми проскользнуло — в словах, во взглядах, — в этой сцене Шекспир смешался с Достоевским. Энвер и Джемаль поняли... Поняли, какой опасности себя подвергли с истинно безумной неосторожностью, — Энвер был шальной человек. Судьба берегла обоих для другой, не лучшей участи. Под охраной фейсаловых агентов гости уехали из лагеря. Теперь ясно было, что медлить больше нельзя; очень скоро эти страшные люди вернутся — уже не одни. Фейсал разослал гонцов по всем городам империи, где у него были сообщники: им предписывалось бежать, бежать немедленно, под стены Медины, к Хусейну.
Вслед за тем он поднял восстание.

V.

Деньги на восстание арабов щедро давали союзники, в частности англичане, или, точнее, «Intelligence Service». Однако британские генералы приняли известие об этом восстании без особого энтузиазма.
Почему?
Незачем идеализировать войну и ее психологию. Однако не подлежит сомнению, что есть вполне принятые в политике вещи, к которым не лежит душа у военных людей. Сюда относится и устройство восстаний в тылу у противника. Мы теперь знаем, что и Людендорф весьма неохотно пропустил в Россию Ленина. Может быть, поэтому и британское командование не слишком восторженно отнеслось к восстанию, устроенному на деньги разведки. Вдобавок оно находило, что в чисто военном отношении арабской армии грош цена, и, кажется, не очень ошибалось: регулярные войска шерифа Хусейна состояли из четырех тысяч человек; из них 600 были генералы, а 1800 — офицеры менее высокого ранга!
У политической разведки, наверное, есть своя этика, но она далеко не вполне совпадает с этикой боевых офицеров. «Intelligence Service» совершенно свободна от предрассудков в выборе способов ведения войны. В частности, и роль денег в жизни и в политике она расценивает не только иначе, чем, например, Ганди, но и не так, как лорд Китченер. Был, например, в начале войны такой случай. Видный деятель разведки сообщил британскому штабу, что командующий одной из неприятельских дивизий - человек продажный и что этим следует воспользоваться. Британское командование раздраженно отвергло это предложение: «противники английской армии по традиции считаются джентльменами». Этот случай меня занимает потому, что автором указанного предложения был Лоуренс.
«Бедуин» оказался в 1915 году агентом «Intelligence Service».

VI.

Каким образом тонкий эстет Лоуренс, влюбленный в Реймский собор, в красоты пустыни, в сокровища средневекового искусства, оказался агентом разведочной службы? В этот вопрос незачем вкладывать оттенок неодобрения. Военная разведка не то что политическая полиция: да и к политической полиции на Западе отношение отнюдь не такое, как было у нас. Однако не очень ясна фактическая сторона дела. Биограф Лоуренса Грейвс кратко сообщает, что в начале войны молодой археолог желал зачислиться в военное училище, но был отвергнут и по протекции некоего Гогарта поступил на службу в географический отдел главного штаба, откуда скоро перешел в «Intelligence Service». По-видимому, биографа здесь особенно смущает слух, будто в военное училище Лоуренс не попал по слабости телосложения (он человек маленького роста; вес его в пору войны составлял 44 килограмма!). «Сообщение это неверно, — говорит Грейвс, — но оно вполне правдоподобно: не был ведь принят в солдаты «вследствие физической слабости» боксер Джимми Уайт, чемпион мира в весе пера».
Нас больше может интересовать другое. Через четыре месяца после объявления войны Лоуренс, прикомандированный к «Intelligence Service». становится, в чине капитана генерального штаба, руководителем информационного отдела при британской главной квартире в Египте. Это не вполне понятно. Почему мирный археолог, без всякого военного образования вдруг получает капитанский чин? Почему человек, только что по особой протекции попавший в картографический отдел, внезапно назначается на разведочный пост исключительной важности? Бесполезно искать ответ на эти вопросы: все, что касается «Intelligence Service», естественно, окружено тайной, и нет основания выставлять гипотезу, что Лоуренс имел отношение к британской контрразведке еще до начала войны.
Со своими сослуживцами в Каире он не поладил – характер у него нелегкий. Вдобавок было серьезное разногласие: арабская ориентация начальника информационного отдела. По-видимому, местное начальство очень желало от не го отделаться. Ему была дана трудная миссия. В Куте турки осадили английскую армию генерала Тауншенда; ее положение считалось безвыходным. Начальство поручило Лоуренсу попытаться подкупить пашу, который руководил осадой. Роберт Грейвс заявляет, что британскую разведку соблазнил пример русского командования, только что взявшего Эрзерум при помощи подкупа. Это сообщение делается без какой бы то ни было ссылки на источник и лишено всякого основания. Очень упростилась бы война, если бы можно было одерживать победы, подкупая вражеских генералов: средства у всех правительств были в ту пору неограниченные. Разумеется, не удалась и миссия Лоуренса: генерал Тауншенд скоро сдался со всей своей армией.
По возвращении в Каир Лоуренс, как говорит его биограф, постарался сделать себя совершенно ненавистным сослуживцам и в этом успел вполне: «начальство, которому он надоел, решило от него избавиться во что бы то ни стало». Его послали с миссией к шерифу Хусейну – выяснить на месте характер и шансы восстания: может быть, и в самом деле выйдет толк.
Сыновья шерифа, Абдулла, Али и Зеид, разумеется, встретили британского офицера как дорогого гостя. Но они гостю не понравились; вождя среди них он не нашел: один был болен чахоткой, другой – легкомысленный человек, третий – 19-летний мальчик. Лоуренс слышал, что у Хусейна есть еще сын, опытный воин. Но он находился при своей армии, в пустыне. Лоуренс решил к нему съездить. Ему дали проводников. Путешествие длилось несколько дней.
Где-то далеко, в пустыне, находится Уади-Сафра, некоторое подобие оазиса: холм, покрытый садами, с сотней лачуг у подножия, с длинным низким домом наверху. Раб проводил английского гостя к вождю арабского лагеря. «Во внутреннем дворе дома, - пишет Лоуренс, - против входа, у двери черного цвета неподвижно стоял, поджидая меня, человек в белой одежде. С первого взгляда я почувствовал, что нашел того, кого искал в Аравии, нашел вождя, который приведет восстание к блестящей победе. Это был человек очень высокого роста, стройный, как статуя, особенно тонкий в своем широком шелковом одеянии. Глаза его были опущены, бледное лицо казалось безжизненной маской, - так странен был ее контраст с тем впечатлением спокойной энергии, которое исходило от всей этой неподвижной фигуры. Руки его были скрещены на коротком мече. Я ему поклонился. Он пригласил меня войти в комнату и сел у двери на ковер»…
Перед Лоуренсом был эмир Фейсал.

VII.

Лоуренсу удалось несколько поколебать недоверие британского штаба к арабскому восстанию. Он был назначен на должность военного советника при арабах, ему были отпущены деньги, оружие, верблюды. Командующим войсками был Фейсал. Лоуренс же самостоятельно руководил партизанской войной против турок.
Деятельность его сводилась главным образом к налетам на турецкие железные дороги. Он появлялся с арабским отрядом там, где его менее всего ждали, взрывал мосты и устраивал крушение поездов, парализуя перевозку войск и доставку грузов. Война деликатностью не отличалась. Победа почти неизменно кончалась резней и грабежом. «Араб храбр, гостеприимен и верен, - сообщает старый словарь, - но мстительность и склонность к грабежу омрачают его прекрасные свойства». Питомец Оксфордского университета умерял, когда мог, свою «армию», однако не всегда мог и не очень умерял. После одной из стычек он, например, заявил своим подчиненным: «Лучший из вас тот, кто убьет наибольшее число турок». Будем справедливы: он не щадил и себя, проявляя истинный героизм. Турки оценили «Князя динамита» в 20 000 фунтов (со скидкой в 50 процентов, если он будет доставлен мертвым); ранен он был в партизанских боях много раз (не то девять раз, как сообщает Грейвс в 29-й главе книги, не то больше двадцати раз, как говорит тот же автор в главе 24-й).
Самым худшим, однако, были не бои, а переходы. Еще Птолемей делил Аравию на «Счастливую» и «Пустынную». Воевать Лоуренсу приходилось главным образом в Аравии Пустынной. Теперь ее сами арабы зовут «Землей Отчаяния». Отряд несся на верблюдах с бешеной быстротой, — случалось проходить до 200 километров в сутки. Навстречу дул, забивая песком нос, рот, глаза, раскаленный ветер, превращавшийся к полудню в ураган. У арабов принято пить и есть во время переходов только раз в два-три дня: так будто бы легче. Однако нередко привычные люди умирали от жары и жажды, - этой смерти предшествует обычно несколько часов бредового умопомешательства. Отдыхали в оазисах, но и там радости было немного: оазисы этой проклятой Богом страны кишат ядовитыми змеями. Им недостаточно жарко в пустыне, они на ночь забираются под одежду спящих людей. Немало спутников Лоуренса погибло от укусов. Арабы знают только один способ лечения: прикладывают к ране кусок змеиной кожи и читают Коран над укушенным — пока тот не умирает.
Эта адская жизнь продолжалась два года. О Лоуренсе заговорили и в Каире, и в Лондоне, и в Париже. Французское командование относилось к нему без большой симпатии. По-видимому, у французов вызывал недоверие штатский человек, ставший полковником двадцати девяти лет (если не ошибаюсь, маршал Петен был еще полковником на склоне шестого десятка). Зато новый британский главнокомандующий на Востоке, генерал Алленби, оценил блестящие результаты партизанской деятельности Лоуренса. На него посыпались награды. Ордена он отклонял, да еще писал при этом начальству насмешливые письма. Но о чине полковника сам письменно ходатайствовал: сослался на то, что, начиная с этого чина, британские офицеры могут ездить бесплатно в каком-то поезде, а ему это было бы очень кстати. Начальство не сердилось. Как когда-то в Оксфордском колледже, в генеральном штабе начали свыкаться с мыслью: в старое, богатое традициями учреждение попал насмешник и оригинал.

VIII.

Два человека сошлись, обменялись мыслями, заключили союз для дела, которое оба, по разным причинам, считали своим. У них было общее: ум, храбрость, воля. В остальном сходства очень мало.
Все достаточно понятно в Фейсале. Арабский патриот, властолюбец с чертами подлинного душевного благородства, природный вождь, или, в переводе на европейский политический язык, диктатор, но диктатор особого образца. Став королем, он не казнил своих политических врагов и даже не создал для них концентрационных лагерей, — как же не дикарь!
В Лоуренсе все таинственно. В отличие от Фейсала, Лоуренс — писатель, и писатель талантливый. Но судить о нем по его книге трудно: он в ней так же застегнут, как в жизни. Трудно выяснить даже его отношение к войне, которая им описана. С некоторым правом можно утверждать, что у Лоуренса к ней не одно отношение, а два.
Он написал две книги: «Восстание в пустыне» и «Семь колонн мудрости». К сожалению, второй из них я не читал, и не по своей вине: в Национальной библиотеке этой книги нет, а в продаже она попадается чрезвычайно редко и стоит тысяч сорок франков! «Семь колонн мудрости» отпечатаны на правах рукописи в ничтожном числе экземпляров; из них большинство раздарено Лоуренсом его друзьям. Книга эта при его жизни перепечатана не будет, да, кажется, ее и невозможно перепечатать. Грейвс, по крайней мере, сообщает, что ее выход в свет мог бы повлечь за собой немало судебных процессов, ибо в ней Лоуренс никого не пощадил и сказал обо всем всю правду. Сказал всю правду и о том, как ведется война. Некоторые страницы книги, по словам того же Грейвса, исполнены беспредельного ужаса.
Не таково «Восстание в пустыне». Это суховатый, порою блестящий рассказ о военных подвигах арабских партизан. Очень трудный род — военная литература. Когда умер Михайловский-Данилевский, историк Отечественной войны, один из ее участников, граф Остен-Сакен, говорил с насмешкой: «Какое несчастье пошло на баснописцев! Давно ли мы лишились Крылова, и вот теперь умирает и Данилевский»... Вот только баснописцы у войны бывают разных направле-ний: баснописец Дюма-отец, но баснописец ведь и Ремарк. В лоуренсовом «Восстании в пустыне» война изображена не так, как на картинах Мейссонье. Однако «беспредельного ужаса» в ней нет.
Своими подвигами Лоуренс поразил воображение людей. Роберт Грейвс утверждает, что он — «самый замечательный из всех англичан нашего времени». Это сильно сказано. Но перед нами и в самом деле очень выдающийся человек. Понять его трудно, — со всеми поправками на актерскую игру, усвоенную им с детских лет. Лоуренс — агент «Intelligence Service», — это само по себе еще объясняет не так много. Разведчиком он стал, конечно, не ради выгоды. Он совершенно бескорыстный человек. Его книги могли бы принести ему состояние и не принесли ни гроша. Друзья Лоуренса, с его благословения, продавали по 500 фунтов экземпляры «Семи колонн мудрости», которые он им дарил, а ему эта книга стоила больших денег. Французский исследователь Сирии граф Гонто-Бирон вскользь говорит, что Лоуренс - «слуга британского империализма, вроде Джемсона или Сесиля Родса». В этом есть значительная доля правды. Со всем своим скептицизмом, с мизантропией, с влюбленностью в арабов Лоуренс писал не так давно: «Роковым будет тот день, когда перестанет увеличиваться в размерах Британская империя».
И все-таки это не полная правда. В так называемых здоровых странах патриотическое чувство не может прийти в столкновение с политическими взглядами, как не приходит с ними в столкновение потребность дышать воздухом и обедать каждый день. В Англии же, волей истории, патриотизм почти неизменно имеет легкий «империалистический уклон» — это своего рода «revolvit orbis, stat crux» (пусть мир переворачивается, крест продолжает стоять – лат.) британской политической жизни. Приведенное выше замечание Лоуренса не ме-шает ему быть человеком путаным и сложным. Враги говорят, что он «не глубок». Это также довольно неопределенное понятие, — Гердер писал своей невесте: «Гёте хороший человек, вот только немного поверхностный!» Полковник Лоуренс — живой анахронизм, но ведь в мертвецкой исторического процесса беспрестанно воскресают мнимые покойники. Занимался он преимущественно войной и политикой; однако он поэт больше, чем воин, воин больше, чем поли-тик. В пустыне он возил на своем верблюде, вместе с динамитом и сухарями, антологию английской поэзии! Байрон, потеряв любовь к жизни, убедил себя, что влюбился в греческую свободу. Лоуренс влюбился в идею освобождения Аравии, — надеюсь, освобожденная Аравия доставляет ему сейчас полное удовлетворение и тихую радость. Как бы только он не увлекся менее безобидным делом. Когда в обладателе художественной натуры просыпается искатель приключений, он становится опасным человеком.

IX.

Когда война кончилась, выяснилось, что создать единое арабское государство далеко не так легко, как казалось Лоуренсу и Фейсалу.
Как известно, в мае 1916 года между Россией, Англией и Францией состоялось соглашение о разделе азиатской Турции. Россия должна была получить Эрзерум, Трапезунд, Ван и Битлис; Франция и Англия делили между собой сферы влияния в Сирии и Месопотамии (так называемый договор Сайкса-Пико). Несколько позднее по Сен-Жан-Мориенскому соглашению кое-что в Малой Азии было обещано и Италии.
Соглашения составляли «дипломатическую тайну» — в довольно условном смысле этого понятия. Лоуренс утверждает, например, что о договоре Сайкса-Пико ничего не знал сам британский верховный комиссар в Египте, руководивший переговорами с Хусейном и Фейсалом. Может быть, в самом деле не знал. А может быть, не считал необходимым делиться своими сведениями с Лоуренсом. Как бы то ни было, договор этот совершенно не согласовался с теми обещаниями, которые были даны арабам верховным комиссаром.
После Октябрьской революции большевики опубликовали секретные договоры, найденные ими в русском министерстве иностранных дел. Опубликовали поспешно, беспорядочно и безграмотно. Они во всех этих документах тогда почти не разбирались, да им было и не до Сайкса-Пико... Однако за них разобрались другие. Немцы скоро довели до сведения арабских вождей, каковы планы союзников насчет Хусейнова царства.
Арабы пришли в ярость. Лоуренс был привлечен к ответу. Он и сам был поражен — для разведочной службы этот человек слишком наивен. По словам биографа (очевидно, исходящим от Лоуренса), честь ему предписывала немедленно распустить по домам всех своих солдат. В этом позволительно усомниться; но, во всяком случае, поступил Лоуренс совсем не так, как ему якобы предписывала честь. Он объявил арабам, что переданные через него обещания британского кабинета отменяют договор Сайкса-Пико. Заявление было во всех отношениях смелое — Лоуренс невозмутимо отменил договоры, под которыми значилась подпись и его, и чужого правительства. Но арабы не были ни тонкими юристами, ни глубокими политиками. Партизанская война продолжалась.
Макиавеллизм? Вот что отнюдь не свойственно Лоуренсу. Скажу больше: настоящего макиавеллизма не было и в действиях союзных правительств. Надо вспомнить обстановку того времени. Человек, висящий над пропастью, обещает за помощь больше того, что может дать, гораздо больше того, что дать хочет. Это своего рода «коня, коня, полцарства за коня!». Рассудительный человек со стороны укоризненно спросит, как можно давать за лошадь полцарства. Но это будет глупый вопрос.
Союзники (как и немцы) щедро сыпали в ту пору обещаниями, из которых одни были совершенно невыполнимы, а другие противоречили одно другому. Сошлюсь на авторитет большого знатока предмета. Новейший американский исследователь, профессор Чарльз Сеймур, ближайший участник Парижской конференции 1919 года, в своей работе «Secret Treaties and Open Covenants» (секретные договоры и открытые соглашения – англ.) прямо говорит, что договоры о раз-деле азиатской Турции были и неясны, и противоречивы. Обещания, данные грекам, противоречили обещаниям, данным итальянцам. Договор Сайкса-Пико не согласовался с тем, что англичане посулили Хусейну. Сен-Жан-Мориенский договор был заключен без согласия России и т.д. Впоследствии, добавим, выяснилось, что не сговорились между собой толком даже Франция и Англия.
То же самое относится и к другому событию, вызвавшему большое волнение у арабов, — к декларации Бальфура, обещавшей евреям Палестину. Анекдотическая история этого полуанекдотического документа еще не написана. Лорд Бальфур говорил одному русскому политическому деятелю, что подписал историческую декларацию из-за легенды, которую слышал в детстве: мир погибнет в тот день, когда в Иерусалиме восстановится еврейская власть, - «мне так надоел мир, что я, право, не прочь посмотреть на его гибель»... Шутка характерна для автора «Defence of Philosophic Doubt» (защита философского сомнения – англ.). Правда, шутливые слова престарелого государственного деятеля были сказаны после прекрасного завтрака; да и политика Foreign Office, конечно, не определялась шутками лорда Бальфура. Однако без преувеличения можно сказать, что знаменитая декларация была далеко не свободна от юмора. Весьма серьезный английский исследователь говорит, что она составлена в выражениях, «по необходимости неопределен-ных» («perhaps necessarily vague»), - как известно, уже лет 15 продолжается спор о том, что именно было обещано сионистам: настоящий «национальный дом» или же только духовный (упомянутый исследователь утверждает, что духовный). Никакого макиавеллизма, повторяю, не было. Но за поддержку еврейских финансовых кругов в Америке стоило обещать полцарства, вдобавок чужого. Государственные деятели нашего времени часто становятся макиавелли-поневоле.
Арабы так же, как сионисты, поняли декларацию Бальфура не фигурально, а буквально. Она была для них тяжким ударом. Печать Хусейна—Фейсала, вероятно, с благословения Лоуренса, открыла своеобразную «антисемитскую» кампанию. В ту пору все ненавистное для союзников воплощалось в одном слове: Германия. Не в обиду будь сказано Гитлеру, арабские газеты изо дня в день доказывали, что евреи те же немцы — и культура та же, и дух тот же, и взаимные симпатии совершенно непреодолимы. Поэтому сионистский Иерусалим был бы политическим предместьем Берлина.

X.

После заключения перемирия Фейсал и Лоуренс выехали в Европу. Хусейн назначил сына своим представителем на конференцию. Наказ был: требовать создания всеарабского царства с включением в него Сирии, Месопотамии и Палестины.
Тут началась одна из самых своеобразных страниц истории переговоров 1919 года. В этой поездке в Париж бедуинского воина смешалось все: трогательное и забавное, эпопея и водевиль, Коран и «Наши за границей».
Надо ли говорить, что из трех великих людей конференции ни один вначале не имел ни малейшего представления о делах развалившейся империи султанов. Клемансо, Ллойд Джордж, Вильсон изумленно глядели на человека в белом тюрбане, называвшего себя потомком Магомета, сыном геджазского короля и претендентом на всеарабский престол, - в чем дело? кто такой? какие арабы? какой Геджаз? Сэр Генри Мак-Магон, которому было поручено составить доклад, горестно писал, что в Париже люди, очевидно, не понимают, о чем, собственно, идет речь.
Потом они освоились и с белым тюрбаном, и с арабскими требованиями. При великих людях были, как водится, советники, но они, тоже как водится, совершенно расходились во взглядах. Французы слышать не хотели о едином арабском царстве, не без основания полагая, что арабское царство будет псевдонимом новой английской колонии. Разобравшись в вопросе, Клемансо заявил Ллойд Джорджу, что о едином арабском царстве не может быть речи: надо раз-делить сферы влияния.
Начался торг. Его скрыто деловой характер («акулы капитализма») преувеличивать не надо. Вильсон настаивал на применении принципов демократии и самоопределения народов. С этим приходилось считаться; но, к счастью, тот же Вильсон выдумал систему мандатов. Не будем осуждать Клемансо и Ллойд Джорджа, если они в этом случае смотрели на принципы президента, как на совершенную ерунду. Из Аравии, и по принципу самоопределения народов, и по всем другим принципам, можно с одинаковым правом выкроить и пять, и двадцать пять государств. Сам Лоуренс, по уши влюбленный в арабов, в своей книге вскользь, как ни в чем не бывало упоминает, что говейтаты вели войну с бенисакрами из-за обладания знаменитым верблюдом Джеддой. Как тут было применять принципы Вильсона?
Лоуренс вернулся на родину. Здесь на его долю в годы, последовавшие за войной, выпал огромный литературный и светский успех. Этот человек внес в войну 1914—1918 годов поэзию, которой ей не хватало. Блестящие действия арабских партизан так выигрывали на фоне серой, анонимной, траншейно-артиллерийской войны. «Араба Лоуренса» носили в лондонских салонах на руках, дамы сходили по нем с ума, мужчины подражали его резкой отрывистой манере разговора.
Оценило его заслуги и правительство. Он был зачислен в качестве эксперта в британскую делегацию на конференции. Это было довольно неудачное назначение. В Париже Лоуренс оказался представителем не Англии, а геджазского короля. Вместе с Фейсалом он посещал Клемансо, Вильсона, Ллойд Джорджа. Фейсал терпеливо излагал свои требования: единое всеарабское царство со включением в него Сирии, Месопотамии и Палестины. Лоуренс переводил слова своего друга и от себя добавлял, что в пору войны арабам были даны твердые обещания, — они должны быть исполнены.
По-видимому, годы, проведенные в Аравии: дни на верблюдах, ночи среди змей, многочисленные ранения быть может, и внезапный успех — отразились на характере полковника Лоуренса. Из просто резкого человека он стал человеком чуть только не бешеным. Его беседы в Париже, затем позднее в Лондоне повлекли за собой ряд скандалов, о которых и теперь в Англии говорить не любят. Скажу только, что после одного объяснения с Лоуренсом покойный лорд Керзон заплакал — заплакал в настоящем смысле слова. «По щекам его текли слезы, он глухо всхлипывал. В зале наступило страшное смущение. Ему положил конец лорд Роберт Сесиль. Он, по-видимому, имел привычку к такого рода сценам и грубовато сказал лорду Керзону: “Полно, старик, довольно этих штук!..» Лорд Керзон вытер глаза и высморкался в шелковый платок. Заседание продолжалось».
Кончилось же все это совершенно невероятной сценой между полковником Лоуренсом и английским королем. Лоуренс на аудиенции вернул Георгу V свои ордена, заявив, что стыдится той роли, за которую эти ордена получил, и что ему стыдно за Англию и за ее правительство. Этой сцене трудно было бы поверить, если бы сведения о ней в смягченной форме не исходили и от самого короля. В ответ на запрос биографа лорд Стэмфордгам, личный секретарь Георга V, пишет: «Его Величество хорошо помнит, что, представляя свою просьбу о разрешении отказаться от орденов, полковник Лоуренс кратко сказал, что он дал королю Фейсалу известные обещания. что эти обещания выполнены не были и что ему, быть может, придется сражаться против англичан. А при таких условиях он не считает возможным носить британские ордена. Его Величество не помнит, сказал ли ему Лоуренс, что стыдится за себя, за Англию и за британское правительство».
К чести британского правительства отметим, что все это не отразилось на служебной карьере Лоуренса. Позднее он был ближайшим советником Черчилля по восточным делам. Потом политика ему надоела, он стал авиатором и уехал в Индию. Газеты отмечают его появление то в Англии, то в самых странных местах – чуть только не у Далай-ламы. Разумеется, все по секретнейшим делам.
Во всяком случае, из всех служащих «Intelligence Service» полковник Лоуренс самый оригинальный.
Хусейн, узнав о провале всеарабского царства, в гневе отказался подписать Версальский договор. Это не произвело в Париже большого впечатления, - договор обошелся без подписи Хусейна. Фейсал оказался много лучшим политиком, чем его отец и чем Лоуренс. Увидев, что Клемансо ничем не прошибешь, он выдвинул свою кандидатуру на сирийский престол под французским мандатом. Клемансо было совершенно все равно, какой араб будет царствовать во французской Сирии. Техника дела не так сложна. Сирийский конгресс провозгласил Фейсала королем. Сирийский народ встретил его восторженно: «И мы, и наши семьи, и наши палатки больше твои, чем твои руки. Враг Ислама тот, кто думает иначе»…
Однако с Францией Фейсал не поладил. Крайние арабские националисты вели глухую борьбу против французского мандата. Не стоит останавливаться на всем это подробно. 14 июля 1920 года генерал Гуро предъявил ультиматум; французские войска двинулись на Дамаск. Оказалось, что сражаться с ними на верблюдах невозможно. Фейсал бежал в Англию, навсегда потеряв сирийскую корону.
Англичане скоро нашли для него другую. Королевство Ирак было создано едва ли не специально для него. Иракский конгресс с неменьшей готовностью провозгласил Фейсала королем. Иракский народ встретил его так же восторженно: «И мы, и наши семьи, и наши палатки…»
Наученный опытом, он поддерживал прекрасные отношения с «мандатарной державой» и вообще правил мудро, осторожно и твердо, оказав своей стране громадные услуги. Нет для отсталых народов другого пути к цивилизации. Англия, Франция, в недавние времена и Россия выполняли и выполняют в Азии великую цивилизаторскую роль.
Разумеется, были и трудности, и несчастья. Из глубины веков выплыли какие-то ассирийцы, оказавшиеся в Ираке национальным меньшинством. Кто в Европе знал, что ассирийцы еще существуют, - нет ли где-нибудь и финикиян? Неприятности доставляли те же крайние арабские националисты, требовавшие борьбы с Англией. Еще больше забот было от вагабитов. Врагов вообще было очень много.
8 сентября прошлого года (1932 – примеч.ред.) король Фейсал скоропостижно скончался в довольно таинственной обстановке, в Берне, где находился на отдыхе. Когда высокопоставленный человек, имевший много врагов, умирает скоропостижно в таинственной обстановке, неизбежно возникают зловещие слухи. Так это случилось и с Фейсалом. Не берусь судить об этих слухах. С одной стороны, честный Берн как будто самое неподходящее место в мире для злодеяний в духе Цезаря Борджиа или султана Мурада IV. Но есть и разные «с другой стороны». Все мы – и европейцы, и азиаты – живем ведь одновременно и в двадцатом веке, и в пятнадцатом.

@темы: окружение ТЭЛ, политика, биография ТЭЛ, отзывы о ТЭЛ, Фейсал, быт и нравы эпохи

---

[tes3m]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра