Несколько иллюстраций к "Семи столпам мудрости"

[tes3m]

Уильям Робертс. Истязание. 1925-1926 гг.
Иллюстрация к главе о происшествии в Дераа (отсюда). Была сделана для издания 1926 г., но в книге не появилась — по словам Чарльза Гросвенора, потому, что этот небольшой рисунок был задуман как концовка для предшествующей главы, т.е., окажись он в книге на этом месте, читатели узнали бы, что произойдет дальше. А поместить рисунок в конце главы о Дераа значило бы ослабить впечатление от ее окончания. Гросвенор считает, что пустое пространство, оставленное после этой главы, было более удачным решением, т.к. "главе 80 не подошли бы никакие украшения" (The T. E. Lawrence Puzzle edited by Stephen E. Tabachnick, 2012, p.172).

Фрагмент гравюры Кеннингтона "Вечный зуд" с форзаца издания 1926 г. На этой работе тоже присутствуют мотивы флагелляции.

Уильям Робертс. Успокаивая смятение (Appeasing a Tumult).
"Семь столпов мудрости" 1926 г., стр. 347.

@темы: образы ТЭЛ в искусстве, творчество ТЭЛ

Comments

[Stochastic]

О какие прекрасные картинки и названия все говорящие, особенно "Вечный зуд"))) )tes3m, спасибо большое, что поделилась)))

[tes3m]

Stochastic, Вот еще рисунки. Не помню, были ли в сообществе такие.

Забава королей ("Семь столпов мудрости" 1926 г., стр. 539).

Кеннингтон. Напластования.
Такой своеобразный портрет Лоуренса.)))

[Stochastic]

tes3m, если и были я точно не видела))) сижу и удивляюсь что все иллюстрации выполненны довольно в абстрактной манере) и что интересно Лоуренс рассказал Кеннингтону что он создал такой ад и рай в одном лице?))))

[tes3m]

Stochastic, Лоуренс же любил модернистов.)))
А, насчет рисунка Strata (Слои, Напластования, Пласты): внизу там иллюстрация эпизода из главы LXXXIX:
«Утром я поднялся с раскалывающейся головой и сказал, что должен ехать дальше. Нашли двоих людей, чтобы сопровождать меня, хотя все в один голос говорили, что мы не доберемся до Тафиле этой ночью. Однако я думал, что хуже, чем вчера, уже не будет; итак, мы боязливо скатились вниз по быстрой тропе на равнину, через которую тянулась римская дорога, с поваленными столбами, надписанными знаменитыми императорами.

С этой равнины двое малодушных ускользнули от меня к своим товарищам в замок. Я продолжал путь, то залезая на верблюда, то слезая, как и прошлым днем, хотя сегодня вся дорога была слишком скользкой, кроме античной мостовой, последнего отпечатка имперского Рима, когда-то игравшего такую же роль, как и турки (правда, намного тоньше) по отношению к обитателям пустыни. По ней я мог ехать верхом: но мне приходилось идти вброд через канавы, где ручьи за четырнадцать веков размыли края дороги. Пошел дождь, и я промок, а потом задул ледяной ветер, и я застыл в броне из белого шелка, как театральный рыцарь или как свадебный торт, сильно заледенев.

Мы с верблюдицей пересекли равнину за три часа – чудесный переход, но наши трудности не закончились. Как и говорили мои проводники, лежал снег, и он полностью скрывал тропу, вьющуюся вверх между стенами и канавами, между перепутанными кучами камней. Мне стоило бесконечных усилий обогнуть первые два угла. Водейха, которой надоело идти по колено в бесполезном белом веществе, заметно поникла. Однако она преодолела еще один крутой отрезок, но не заметила края тропы на обрыве. Мы вместе свалились с высоты восемнадцати футов в сугроб замерзшего снега на ярд глубиной. После падения она, всхлипывая, поднялась на ноги, и тихо стояла, дрожа.

Когда верблюды-самцы так упирались, они стояли на месте целыми днями, до самой смерти, и я боялся, что даже верблюдица достигла своего предела. Я потянулся к ее шее и попытался вытянуть ее, но напрасно. Затем я потратил много времени, подпихивая ее сзади. Я взобрался в седло – она села, я соскочил, поднял ее и подумал, что, может быть, глубокий сугроб не дает ей идти. И вот я выкопал для нее отличную дорожку, в фут шириной и три фута глубиной, длиной в восемнадцать шагов, пользуясь вместо инструментов босыми ногами и руками. Сверху снег так заледенел, что только всем своим весом я мог сначала проломить его, а затем рыть. Корка была острая, резала мне запястья и лодыжки, пока с них не потекла кровь, и дорожка была разлинована розовыми кристаллами, похожими на очень бледную мякоть арбуза.

Потом я вернулся к Водейхе, терпеливо стоящей на месте, и влез в седло. Она пошла легко. Мы выбрались оттуда бегом, и она шла так быстро, что этим броском добралась вправо от теснины, назад на нормальную дорогу. По ней мы осторожно двигались вверх, я шел пешком, прощупывая палкой тропу или копая новые проходы, когда сугробы были глубокими. За три часа мы взошли на вершину и обнаружили, что ветер расчистил западный склон. Итак, мы сошли с пути и спускались неверными шагами по очень неровному гребню, глядя вниз на домики деревни Дана, выстроенные в шахматном порядке, в солнечной Арабе, светлой и зеленой, в тысячах футов под нами.

Когда хребет больше не служил нам, мы продолжали свой тяжелый труд, и наконец Водейха застыла снова. Дело становилось серьезным, так как близился вечер; вдруг я осознал, что я совсем один, и если ночь застигнет нас беспомощными на этой вершине, Водейха умрет, а это было очень благородное животное. И к тому же – солидный запас золота, а я не был уверен, можно ли даже в Аравии оставить шесть тысяч соверенов на ночь у дороги с печатью владельца. Поэтому я отвел ее назад на сто ярдов по нашему проторенному пути, сел в седло и направил ее на берег. Она послушалась. Мы прорвались через северную губу, что смотрела на сенуссийскую деревню Рашидийя.

Эта поверхность холма, закрытая от ветра и открытая солнцу весь день, подтаяла. Под поверхностью снега лежала сырая и грязная земля, и когда Водейха на всем скаку вышла на нее, ноги ее разъехались, и она растянулась плашмя. Теперь на ее хвосте (а я все еще был в седле), мы соскользнули вниз на сто футов. Хвост, видимо, пострадал (под снегом были камни), потому что, выйдя на ровное место, она беспокойно заворчала и замотала им, как скорпион. Потом она поскакала со скоростью десять миль в час по грязной дороге к Рашедийя, скользя и ныряя: а я в ужасе цеплялся за луку седла, боясь упасть и переломать все кости» (в переводе Флитинг, разумеется).
Вверху Лоуренс в виде каменного лика на скале.

[Stochastic]

tes3m, я помню этот момент в столпах) получается каменный лик символизирует его выносливость, а внизу само путешествие - Лоуренс и верблюдица))) интересное и одновременно забавное видение))и фигурки и пустыня очень условные)))

[tes3m]

Stochastic, А вот еще рисунок Кеннингтона. Может, он где-то есть цветной, но я не нашла.

Ночной кошмар. Рисунок в темных голубовато-серых тонах, только фигурка Лоуренса нежно-розовая. Иллюстрация к эпизоду из главы XXXI:
«Однако болезнь подстегнула мою обычно неповоротливую фантазию, которая взбунтовалась этой ночью, и во сне я скитался нагишом по темной вечности сквозь невыносимую лаву (похожую на яичницу железно-синего цвета и очень изломанную), жалящую ноги, как укусы насекомых; и какой-то кошмар, возможно, мертвый мавр, всегда карабкался за нами».

[Stochastic]

tes3m, как здорово!! И я хорошо запомнила момент про обнаженку и мертвого мавра!!!